Каждое утро, в восемь часов утра, у Лизы начинался новый день. Каждое утро она открывала глаза и понимала, что можно жить дальше. Звонил будильник, на плите варились яйца – в общем, все было довольно буднично.
Лизе нравилось ходить в институт, поэтому процедура утреннего вставания не была такой мучительной, какой могла бы быть. Институт был маленьким, желтым, двухэтажным зданием, довольно симпатичным и уютным. Лизина подруга Валя заявила ей как-то, что желтый цвет – это не к добру, и что все дурдомы такого цвета. Но Лиза не приняла это заявление близко к сердцу. Ей нравился желтый цвет.
Три остановки на метро, потом переход и еще две остановки. Ко всему привыкаешь, особенно если ездишь по одному и тому же маршруту пять лет подряд.
Когда Лиза пришла туда в первый раз узнавать, что представляют из себя экзамены, и возможно ли вообще проникнуть за эти древние стены, ей было страшно, но интересно. Тогда казалось, что люди населяющие Литературный институт обязательно должны быть талантливыми, даже гениальными. Из кабинета вдруг вышел какой-то незнакомый старичок, улыбнулся, прошел мимо. Может это знаменитый переводчик или поэт?! Двое молодых людей разговаривают в коридоре. “Студенты!” – закрадывается в голову священная мысль.
– Стихи на конкурс лучше не подавать. – сразу же заявили ей. – Переведите что - нибудь прозаическое.
Небольшой тест на знание французского языка не дал никаких особенных результатов. Группа все равно должна была набираться из людей, учивших до этого английский.
– Поздравляем! – говорили ей потом многочисленные двоюродные сестры.
– С чем вы меня поздравляете? – не могла понять Лиза. – Мне же нужно еще будет сдавать экзамены.
– Ну, знаешь, – заметила ей Вероника, самая младшая и самая импозантная из сестер, – они могли сказать: “Знаете, девушка, вам лучше обратиться в другое место.”
Творчество всегда было для Лизы особенным состоянием души. Когда она поступала в свой маленький, желтый институт она была просто уверена в своей одаренности. А как же иначе? Зачем же тогда писать, если в себе не уверена?
– Легче всего поступить на перевод. – говорила она друзьям. – Трудно ведь набрать сорок страниц прозы, или, тем более, стихов. Буду учиться на переводе и писать, по вдохновению, а не по заданию.
Она, действительно, думала, что у нее будет большое преимущество перед студентами остальных факультетов. Им придется творить для оценки в зачетке, напрягать все свои душевные и физические силы, а Лиза будет просто переводить, легко и свободно.
Первого сентября она увидела свой первый курс. Был мягкий осенний день. Все были немного взволнованы и возбуждены. Юные дарования оказались обычными ребятами, бодро настроенными на учебу. Именно бодро, ведь это был еще только первый курс. Кстати, не все из них были такими уж юными.
– Девочки скажите вы из французской группы?
– Да.
Все уже делятся на отдельные компании, знакомятся, смеются.
– У вас кто французский будет вести?... Да? Это вот та милая женщина? Хорошо, я поговорю с ней. А вы не знаете, с ней можно договориться о дополнительных занятиях?...
– Ты представляешь, у нас почему - то не будет старославянского! Вот у всех будет, а у нас не будет! Так, значит, да?! Переводчиков побоку!
Золотое время.
На первом же семинаре выяснилось, что всем уже давно и страстно хочется переводить с французского.
– Я поступал в этот институт не для того, чтобы писать всякую бурду, – говорил Лизе мальчик, с которым она училась в одной группе.
Они стояли на эскалаторе друг против друга и медленно ехали вниз. Мальчика звали Леша. Он был симпатичным, но Лиза не была влюблена в него. Она еще не до конца привыкла к новой для нее роли студентки, что уж тут говорить о влюбленностях.
– Но почему? Это же интересно писать этюды, – попыталась возразить она.
– Понимаешь, – уверенно произнес мальчик, – если пишешь, надо делать это профессионально. А так просто давать неумехам, вроде нас, какие-то задания... переводить бумагу... Зачем это надо?
С ним практически невозможно было спорить. У Лизы тоже не очень - то получались все эти семинарские упражнения, но она не привыкла, тогда еще не привыкла, критиковать педагогов.
Каждый раз, когда она начинала новый рассказ или стихотворение, ей казалось, ей верилось, что результат будет превосходить все ожидания. Важен был именно результат, хотя самые яркие впечатления, связанные с творчеством оставались у нее не от работы, а от предвкушения этой работы. Не важно, что она делала:. переводила, писала сама, стихи это были или проза – она знала, она верила, что потом... Нет она не искала пустой, кратковременной славы, просто ей, как любой девочке, хотелось, чтобы на нее обратили внимание. Возможно, выбранный путь был несколько сложен, зато оригинален.
– Лапша была уже вчера. – говорила высокая девочка с соломенными волосами, недовольно помешивая вилкой в тарелке. – Почему они все время готовят одно и то же.
– Можешь ходить в кафе напротив, - тут же предложила ей Лиза. - Там наверное кормят поразнообразнее.
– Ага. За какие бабки? – невозмутимо ответила девочка.
Это был уже третий курс. Теперь творчество было привычным, даже обыденным делом, а институтские подруги надоевшими занудами.
Столовая представляла из себя небольшое помещение, состоявшее из нескольких столов, бара, в котором продавались не очень - то дешевые спиртные напитки и стойки, где можно было получить свою порцию супа, тарелку лапши с котлетой и чай с хлебом. В дальнем углу, напротив бара, в углублении рядом с дверью располагалась ударная установка. Каждый вечер институтская столовая превращалась в шикарный ночной бар. В него студенты Литературного института заходить не решались, они могли посещать это, так необходимое их желудкам заведение, только в час дня, во время обеденного перерыва.
– Что ты все время жалуешься, – продолжала говорить Лиза, – кормят как кормят.
– Можно к вам? – неожиданно прервала ее подошедшая с подносом подруга.
Катя была брюнеткой, довольно симпатичной. Она носила короткую стрижку и обтягивающие джинсы. Она положила свой поднос на стол напротив свободного стула и торжественно водрузилась на него.
– Сегодня такая тоска была на литературе, – сказала она, отправив в рот ложку супа. – Достоевский, Достоевский, Достоевский...
– И чем он тебе не нравится? – поинтересовались девочки.
– Да нет, что вы! Он мне очень даже нравится, – поспешила ответить Катя, – только лекция у нас была по зарубежной литературе ХХ-го века.
У каждого человека есть свой “конек”. Об этих “коньках” очень хорошо написал один всемирно известный и давно почивший английский писатель в одной своей также всемирно известной и давно признанной книге, поэтому не будем углубляться в эту обширную тему, а просто скажем, что у Лизы в институте было полно таких людей, которые предпочитали провести всю лекцию “на любимом коньке” и не расходоваться на никому не нужные мелочи.
Например, зарубежную литературу ХХ-го века можно очень легко привязать к Достоевскому. Можно даже сказать, что она вся вышла из него. Взять хотя бы Фолкнера.
Преподаватели института, в котором училась Лиза, часто седлали своего любимого конька и путешествовали на нем почти весь семестр, спешиваясь только для того, чтобы поставить зачет или оценку за экзамен.
Человек – существо, способное к творчеству, а если это человек искусства, то он творит постоянно и почти никогда не останавливается.
Во дворе, как обычно бывало во время обеденного перерыва, стояли группками люди и о чем - то разговаривали. Дворик института представлял из себя небольшую лужайку, засаженную кустами и небольшими деревьями, с большим памятником Герцену посередине. Зеленый газон в некоторых местах пересекали узкие асфальтовые дорожки, плавно переходящие в большую дорогу, иначе говоря в подъездную аллею, по которой и можно было попасть в главное здание Литературного института.
Студенты делились на тихие парочки и на большие громогласные группы. Лиза подошла к одной из таких групп. Было очень приятно стоять под еще теплым осенним солнцем в расстегнутом пальто и бессмысленно трепаться о чем - то.
– Ты не любишь Метерлинка? – спрашивала кареглазая девочка у высокого мальчика со светлыми волосами.
– Понимаешь, он такой холодный, такой бесчувственный. – объяснил мальчик.
Его звали Олег. Он был голубоглаз, был поэтом и немного растягивал слова, когда говорил.
– Зачем же вы его переводите, если он вам не нравится? – не унималась девочка.
Кое - кто из присутствующих попытался восстановить справедливость и сказать, что не всем уж он так не нравится. Но мальчик с голубыми глазами был настроен очень решительно.
– Они разве слушают нас! – заговорил вдруг Жора, еще один противник бельгийского поэта. – Кто - нибудь скажет: О! Метерлинк! – или – О! Малларме! – и все тут же переводят Метерлинка.
– Или Малларме, что тоже не плохо, – радостно подхватила Лиза, пытаясь хоть как - то защитить несчастных французских символистов.
– Как же так?! – заговорила еще одна девочка из параллельной группы. – У Георгия Александровича свой собственный стиль, как можно портить его всякими переводами!
Жора пропустил это замечание мимо ушей.
– Просто у каждого человека свои потребности, – говорил он, – но здесь это никого не волнует.
– Ну что ты, совсем наоборот! – ехидничала девочка из паралельной группы. – Как можно не считаться с нашим любимым Жорочкой?!
Наступила небольшая пауза, но так ожидаемой всеми разрядки не последовало.
Небольшая серая птичка громко чирикнула и вспорхнула с ветки. Ребята обернулись на звук.
– Какая хорошенькая! – сказала кареглазая девочка.
Про Метерлинка сразу все забыли.
Птичка широко раскрыла клювик и громко выкрикнула еще одну мелодическую ноту.
В это время входная дверь института, перед которой стояли студенты, громко хлопнула. На пороге появилась Саша. Все обернулись в ее сторону.
– Привет, – сказал кто-то.
– Привет, – ответила Саша. – Чего вы тут?
– Тусуемся, – сказала Лиза. – А ты?
– А я вот кондыбаю за степухой, – проговорила Саша.
При слове “степуха” лица ребят оживились и их тут же, всех до одного, смыло в сторону бухгалтерии. Лиза осталась одна. Еще десять минут ей нужно было провести в ожидании следующей пары. Впереди была лекция и целая жизнь. Она повернулась и, уверенно преодолев четыре ступеньки, вошла в еще полный переменочным гомоном институт.
