Лилит Базян

Об эстетике

О литературе

На самую главную

Гофман - литературный преемник Бетховена

Обозначив таким образом тему своей работы, я должна сказать несколько слов перед тем, как приступить к ней. Гофман (несомненно близкий Бетховену не только по времени, но и по духу) написал о нем довольно много критических музыкальных статей. Но говорить о них всех сразу мне представляется таким же невозможным, как говорить вообще о восприятии Гофманом музыки. Так как тема эта необъятна и довольно трудна для такой небольшой работы. Поэтому мной взят определенный ракурс в понимании Гофманом Бетховена: взгляд музыканта и писателя, и своеобразное воплощение музыки Бетховена в некоторых литературных произведениях Гофмана. Это те произведения, где музыкальное и литературное мышление этих двух гениев имеет наибольшее сближение.
“Мука бесконечного томления” – вот основная тема Гофмана в этой его работе о Бетховене. Мука, с которой мы живем и которая делает нас “восторженными духовидцами”.
Что такое дух в понимании Гофмана?
Дух музыки – высшее прекрасное начало, царство бесконечного и непознанного, в которое проникают только избранные музыканты, способные слышать, духовидцы, приоткрывающие завесу и для простых людей. Для Гофмана любой композитор связан с “царством духа”, а, в особенности, самые любимые и близкие ему: Моцарт, Гайдн, Бетховен. О них он и пишет в своей статье. Гайдн более прост: он “всего лишь” наполняет жизнь радостью, счастьем, украшает ее райскими кущами. Он безмятежен, как мир до грехопадения. Моцарт уже приоткрывает завесу в царство духов. Но только Бетховен проникает в глубь, “в глубокий мрак этого царства”, которое и оказывается по Гофману самим искусством.
Описывая страстность и порывистость Бетховена, Гофман, может быть специально, а может и не осознанно, сам приобретает эту прерывистую походку, этот вихрящийся ритм. Когда он говорит о Моцарте и Гайдне, он спокоен (это ни в коей мере не значит, что он меньше любил этих композиторов), а когда появляется Бетховен, появляется “бесконечное томление”, “ужас”, “страх”, “скорбь”, невозможность просто и обыденно передать чувство, оно обязательно должно быть ярким, неотвратимым, гибельным.
В “Крейслериане II” Гофмана в главе “Музыкально-поэтический клуб Крейслера” герой играет. И играет он не просто, а говорит при этом. Он осмысляет и определяет словами, образами тайную суть той музыки, что играет. И если проследить за этой тоскующей, томящейся мелодией, то не оставляет ощущение напряженности и натянутости всех чувств, и разрешается это предельное напряжение безумной, неземной кульминацией отчаяния.
Мне хочется процитировать несколько фрагментов из этой мелодии.
“Какой чудесный и странный шум! Невидимые крылья реют надо мною... Я плыву в душистом эфире... Аромат его сверкает огненными, таинственными, переплетенными кругами. То дивные духи носятся на золотых крыльях среди безмерно прекрасных аккордов и созвучий...” – пока все спокойно.
“ Аккорд As - moll (mezzo - forte)
Ах! Они уносят меня в страну вечного томления. Когда я их слышу, оживает моя скорбь, хочет вырваться из сердца и безжалостно его разрывает...
Терцаккорд E - dur (forte)
Они дали мне роскошную корону, но в алмазах ее сверкают и блещут тысячи слезинок, пролитых мною, в золоте ее тлеет испепелившее меня пламя. Мужество и власть, вера и сила да придут на помощь тому, кто призван владычествовать в царстве духов!...”
Дальше – небольшая идиллическая зарисовка, но и в ней присутствует какое-то тревожное ожидание. Прекрасная дева, томление любви, свирели и флейты, теплый западный ветер. Потом нарастание тревоги: бешеное веселье, пляска над раскрытыми могилами... И кульминация:
“Аккорды C - moll ( fortissimo друг за другом)
Знаете вы его? Знаете вы его? Смотрите, он впивается мне в сердце раскаленными когтями! Он принимает диковинные личины то волшебного стрелка, то концертмейстера, то буквоеда, то ricco mercante. Он роняет на струны щипцы, чтобы помешать мне играть! Крейслер, Крейслер! Возьми себя в руки! Смотри, вон притаилось бледное привидение с горящими красными глазами, из разорванного плаща оно тянет к тебе когтистые костлявые руки, на его голом черепе покачивается соломенный венец. Это – безумие! Храбро держись, Иоганнес! Нелепая, нелепая игра в жизнь! Зачем завлекаешь ты меня в свой круг? Разве не могу я убежать от тебя? Разве нет во вселенной такой пылинки, где бы, превратившись в комара, мог я спастись от тебя, зловещий, мучительный дух? Оставь меня! Я буду послушен! Я поверю, что дьявол – хорошо воспитанный gulantimmo - honny soit qui mal y pense. Я прокляну музыку, пение, буду лизать тебе ноги, как пьяный Калибан, – только избавь меня от пытки! О нечестивец, ты растоптал все мои цветы! В ужасающей пустыне не зеленеет ни травинки – повсюду смерть, смерть, смерть...”
Это безумие, действительно безумие несчастного “сумасшедшего музыканта” Иоганнеса Крейслера. И у Гофмана оно встречается во многих его произведениях.. И в мрачном сюжете “Эликсиров сатаны”, и в рождественском блеске “Щелкунчика”, и в небольших его рассказах, вроде “Приключение в ночь под Новый год”, даже в “Дон Жуане” оно есть: появление донны Анны в ложе у путешествующего энтузиаста. Оно неоспоримо. Безумие не как потеря всякого смысла, сущности, не как хаос, а как обостренное ощущение мира. Восприятие его через мираж, призрак, дух. И в этом, мне кажется, его схожесть с Бетховеном. С “Великим” Бетховеном, с Бетховеном как “могучим духом”, способным расплавить в своих “пылающих” объятиях и унести в “то царство беспредельного, неизмеримого, что открывается в его громовых звуках”. Гофман сам весь полон ими. В его сказках, в его повестях, в его пьесах, наконец, чувствуется этот дух неизбывного томления. Это стремление, тоска по прекрасному. И, может быть, недостижимость этого прекрасного, невозможность полной гармонии и красоты и сбрасывает его героев, в данном случае Крейслера, в провалы отчаяния и придает немного жуткий отблеск его мистическим фантасмагориям. Недаром его произведения полны художниками, музыкантами, писателями, ставившими перед собой почти невыполнимую цель изображения или познания Божественного, и почти сходящими с ума под конец от бессилия. Художник Франческо в “Эликсирах сатаны,” неспособный дописать лик святой Розалии из-за своей греховности, несчастный Крейслер – безумный музыкант, терзаемый страшными образами, видимо, от все той же неспособности проникнуть в “царство духов” и еще, может, от несчастной любви к “прекрасной Юлии”, которая, как Беатриче у Данта, присутствует почти во всех произведениях Гофмана.
Бетховен же для него (как и Моцарт, я думаю) человек, преодолевший это земное тяготение, эту тяжесть грехов и реальность мира. Он даже не человек, он дух (как я уже говорила). И сама музыка не поддается законам обычного человеческого мышления. Ее невозможно выдумать, ее нужно услышать и суметь передать в звуках, как кавалер Глюк, который играет, глядя на лист чистой нотной бумаги.
Нельзя, конечно, полностью соединить и отождествить эти два, так разнящихся творческих образа, как Гофман и Бетховен. Гений Бетховена всегда торжественный и строгий, даже в пасторальных и лирических своих произведениях, в “Лунной сонате” например, сильно проявился в музыкальном и литературном творчестве самого Гофмана, но он не мог, конечно, полностью захватить его и подчинить своей воле, своему духу, хотя бы потому, что был не единственным любимым композитором Гофмана, да и сам Гофман был ярко выраженной индивидуальностью, необычной личностью. Он навсегда останется романтиком и никогда не исключит мрачновато – мистических красок из своей палитры, просто добавит немного юмора (иногда даже сатиры) немного света, воздуха и прозрачности, не убирая, а лишь подчеркивая торжественно-магическую часть на своем художественном полотне.
И нельзя отрицать важность и полезность житейских воззрений кота Мура, который был несомненно приятным и обаятельным молодым человеком. В “Коте Муре”, если уж говорить и об этом его произведении, есть несколько любопытных моментов, несомненно имеющих отношение к мелодике Бетховена. Я имею в виду неожиданные переходы, перепады ритма, неожиданное изменение тональности. Не знаю насколько правомерно такое сравнение литературы и музыки, но могу привести пример. Еще в начале романа Крейслер, разговаривая с советницей Бенцон, восхищается Юлией, ее пением, которое в нем, заблудшем музыканте, пробудило истинный дух музыки. И вдруг, после небольшой паузы, довольно неожиданный аккорд: “... Бенцон ждала дальнейшего рассказа, но так как капельмейстер, казалось, погрузился в глубокое раздумье, она спросила его с холодной приветливостью:
– Вы в самом деле находите приятным пение моей дочери, милый Иоганн?”
Такой поворот событий довольно неожидан не только для Крейслера, но и для самого читателя. Здесь нужно сказать о параллели, которую автор проводит со своей жизнью. У него была почти такая же история. Он был влюблен в свою ученицу. И ее мать не способствовала их сближению. Этот довольно грустный эпизод своей жизни Гофман легко вводит в ткань повести с настоящим мастерством профессионального импровизатора.
Импровизация – вот еще один пункт, в котором соприкасаются эти два великих человека. Ни одно музыкальное произведение, или хотя бы его исполнение, невозможны без импровизации. Она придает больше легкости, больше осмысленности. Но интересно то, что и Бетховен, и Гофман, создавая полную иллюзию импровизации на ходу, все-таки точно рассчитывают, ее появление, ее движение в композиции произведения. Они постепенно подводят к ней, оформляют и выделяют ее так, что она звучит ярко и неожиданно, варьируя и задавая новую тему всей композиции. Она становится главной, выходя из побочных вариаций, и, пожалуй, именно такие, на первый взгляд, случайные сюжеты создают воздух и глубину, легкость и имеют часто далеко не второстепенное значение.
Итак, осталось дать заключительный аккорд и опустить занавес. Но разве это возможно, когда рассматриваются такие яркие, выдающиеся фигуры. Эта тема не может полностью себя исчерпать. Оставим же ее открытой – и пусть это послужит поводом для дальнейших изысканий и размышлений, возможно более профессиональных, чем выше приведенное.


Литература.
1. Гофман Э.Т.А. Фантазии в манере Калло. М.: “Художественная литература”. 1991
2. Гофман Э.Т.А. Рассуждения кота Мура. М.: “Недра”. 1929.
3. Броггауз и Эфрон. Энциклопедический словарь. Биографии. Т. 2. М.: “Большая Российская Энциклопедия”. 1992.