Немного трудно писать о том, что было до тебя. О том, что не успела увидеть, и уже никогда не увидишь. Но будешь вечно грезить и представлять. Загадочно и неуловимо то, что навсегда ушло, но что мерцает и вспыхивает яркими огнями воображения при малейшем усилии памяти. Надо ждать мгновения, когда все окончательно станет понятным, и все эти узоры и перемещения превратятся из случайных превратностей судьбы в непреложность земного бытия. Так было, потому что иначе быть не могло.
Легкое дыхание жизни порождает их неумолимую достоверность. И в памяти на терновом кресте расцветают прекрасные розы, а образы любимых людей обретают черты величайшего торжества красоты и правды.

***
Мама родилась зимой 1905 года в Аккермане старшим ребенком в семье Аматуни-Киркоровых. И назвали ее царским именем – Тамар.
“Тамар была дочерью известных педагогов Карапета и Мариам Аматуни. После долгих скитаний они поселились в родной деревне и своим дарованием и опытом восстановили и обогатили Ошаканский старинный просветительский очаг”. Дедушка Карп и бабушка Мариам – родители Тамары Карповны – были когда-то молоды и царственно счастливы. Бабушка родом из Аккермана (Бессарабия) получила хорошее по тому времени гуманитарное образование. Есть молодая фотография, где она прелестная молодая девушка с копной
вьющихся волос и голубиным взглядом. Дедушка учился в Джемаране (Духовная Академия в Эчмиадзине), у него был абсолютный слух, редкая музыкальность и прекрасный голос. Это все унаследовала одна из дочерей, младшая Елена, тетя Лелечка. Мария и Карп нашли друг друга, и у них образовалась семья. Был дом полон детей, на солнце зрели виноградные сады, их собственные, а к обеду подавалось свое домашнее вино. А потом пришло время смирения, революций, войн, потери близких и родных. Они с достоинством жили, работали, помогали ближним, любили.
Родословная ниточка тянется от пра-пра-пра – прадеда Вагана Аматуни с 5-го века. Он был хазарапетом. Именно он захоронил
в родовом имении Ошакане прах святого Месропа Маштоца. За Маштоцем признается таинство создания армянского алфавита: по преданию он увидел армянские буквы, начертанные на небесах. Именно он перевел Библию на армянский язык и первыми словами были: “Познать истину, понять изречения разума”. Ваган Аматуни построил над могилой Месропа Маштоца часовню, которую народ называет “часовней” святого переводчика.

***
В последние годы дедушка Карп и бабушка Мариам жили вместе с семьей младшей дочери в одной большой комнате с большой верандой, которая выходила во двор на уровне первого этажа. Я помню эту веранду. На ней стояла электроплита, за которую я однажды схватилась. Прошло уже много лет, а след в виде белой подковки не стерся еще с моей правой руки, на счастье и светлую память о днях ереванского детства. Его было, к сожалению, мало, но оно было. Мама вспоминала: “Ты садилась дедушке прямо на голову, я пыталась тебя снять, а дедушка ласково улыбался и говорил: “Ребенок! Пусть сидит”.

***
Исторические сведения о цветке по имени Роза.

Одно из древнейших изображений розы найдено на острове Крит и датируется примерно 2000 г. до нашей эры. Сафо увековечила розу эпитетом “королева цветов”. В раннем христианстве роза была символом тех, кто выжил в результате преследований и гонений.
В Россию роза попала только в 16 веке, и вначале была достоянием лишь царского двора. Как украшение садов она стала
появляться лишь при Петре I и, особенно, при императрице Екатерине II.

***
Моего прадеда с папиной стороны звали также как и папу, Михаил, Микаэл. Фамилия была тюркского происхождения и обозначала птицу, летающую над Босфором, что - то вроде альбатроса. Предки пришли из стоглавого города Ани, столицы древней Армении. Тысяча храмов с изысканной резьбой украшали столицу, сейчас ее уже не существует, от былого великолепия остались лишь руины на берегу реки Аракс. Спасаясь от преследований, анийцы переселились в благодатный Крым в средние века и восточная часть Крыма, примыкавшая к Феодосии, стала называться Морской Арменией. Чуть позже произошло знаменитое переселение в Донские края, уже при Екатерине II. Обычно армянские историки тут оживляются и добавляют, что переселение было щадящим и благим и
осуществлялось полководцем Суворовым, который по материнской линии был Мануковым, то есть имел армянские корни. Это так, на всякий случай, чтобы знали.

***
В 20-ые годы папина семья переехала в Ереван. Именно в эти годы и произошла их встреча с мамой. Когда мама приехала в Ереван, там во всем чувствовались перемены. Начало века – это как начало мира. В России это был серебряный век, а в Армении – розовый. Цвет туфа, из которого возводились новые здания.
Известно, что сказал Блок по поводу этого бренда, что-то похожее на недоумение по поводу звучащих серебром кандалов, Чаренц же назвал свой родной город, имея ввиду геометрию улиц, солнцеликим, а мы добавим, будто розовоперстая Эос, богиня зари, опустила прекрасный покров на него, и неизвестно сказал ли кто-нибудь из армянских поэтов что-либо по этому поводу.

***
Мама жила у няни, училась на филфаке. Девушка весенней поры, причем озорная талантливая и прелестная, отчаянно влюбленная в поэзию и красоту мира. Завистники? Наверное, были, но разве замечаешь их, когда весь мир у твоих ног. Друзья-поэты поклонялись, а вчера курчавый сапожник крикнул: ахчи-джан, для такой как ты, самые лучшие туфельки сделаю. Голова не закружилась, потому что мама Тамар твердо знала - главное у
нее впереди. Вероятность, что на папином месте мог оказаться
башмачник, глава ереванской мафии, молодой художник Семен Аладжалов, я его звала впоследствии дядей Сеней, или поэт Егише Чаренц была. Все они жили в одно время и в одном месте. Но браки совершаются на небесах. А ангелом соединителем была тетя Ганя – мамина подруга и одновременно родная сестра папы. Свою свекровь, мою бабушку Варю, мама называла тетей. Так и я всю жизнь тех взрослых, что были особенно мною любимы и близки, называла тетями и дядями, без официального величания бездушными именами с отчествами. И в 1927 году род Чайлаховых, что ведут свою географическую родословную из святого города Ани, породнился с родом Аматуни.

***
“Кто соблюдет Слово Мое, Тот не увидит смерти вовек”.
(Ин.8,51)

25 августа 2007 года исполнится 85 лет стихотворению Ивана Алексеевича Бунина, написанному в 1922 году.

“Зачем пленяет старая могила
Блаженными мечтами о былом?
Зачем зеленым клонится челом
Та ива, что могилу осенила
Так горестно. Так нежно и светло,
Как будто все, что было и прошло,
Уже познало радость воскресенья
И в лоне всепрощенья, забвенья
Небесными цветами поросло”.

Могилу мамы и папы осеняют крупнолистные растения с голубыми цветами, они прячутся в тени высящегося над ними клена.
Помню, как много лет назад в Подмосковье я тщетно искала для мамы колокольчики, не было их. Зато повсюду пестрели крупноголовые ромашки. И в ответ на мою досаду мама рассмеялась и сказала: “Ты разве не знаешь, что я очень люблю полевые ромашки”. Сейчас я думаю, что это было просто деликатной проповедью: не отказывайся от тех даров, что тебе преподносит жизнь на твоем пути. Может, они-то и есть самое главное в твоей жизни.

***
Мерцания человеческой жизни.

***
Теперь злодеяния совершаются при свете дня, чтобы люди разглядели, наконец, уроки бытия. История нас учит, земля нас
учит – это уже о мировых природных катастрофах – тайфун, землетрясения. Господь нас учит. Материальная субстанция не выдерживает наших грехов. “20 век начался геноцидом армян и
закончился Спитакским землетрясением”. Спаси нас, Господи.

***
“Когда вечерний холод чист, заносчив, молод, мускулист,
И разрешив себя ругнуть, заставить ворот застегнуть…
Когда сквозь бархат темноты не слышно лая суеты,
А знаки редкие огней зажгут орнамент древних дней, -
Тогда с наивностью детей
Я верю вечному добру
И в то, что смертью я умру…простой, естественной,
своей…”

Это написано Паруйром Севаком за несколько лет до трагической гибели, написано 40 лет назад в ноябре 1963 года. Мы были в нашем солнечном Ереване в октябре 2004 года. После холодной Москвы мы попали в бабье лето. Тепло почти по-летнему, на каждом углу - многоцветье овощей и фруктов, солнце светило так, что пришлось купить солнечные очки. Если быть скрупулезно точным - так было первую неделю, вторую мы прожили уже в золотой осени, чуть меньше градусов, но такой же ослепительный луч солнца, в тени холоднее, и вечером хотелось застегнуть накидку или накинуть плащ. По сравнению с 60-тыми, а тем более с темными 90 ми годами прошлого столетия сейчас было больше огней: кафе, рекламы, ереванских окон негасимый свет.

***
В темноте звезды ярче.

***
Дом-музей Чаренца. Музей в три этажа, начинается с полосатых столбов, отмеряющих версты, потом экспозиция фотографий, и, наконец, на третьем, собственно квартира, с кабинетом, гостиной и спальней. На рояле лежит посмертная маска Маяковского (З0-ый год), сам Чаренц умер (убит) в 37-ом. В тюрьме. А где же звездное небо? Надо выйти на балкон. Он выходил и смотрел, когда до всех этих трагических событий было еще далеко. По случаю по соседству жила мамина подруга, и ее балкон был рядом с Чаренцовским. И мама, лежа на полу балкона, чтобы остаться невидимой, читала стихи Чаренца, а он вертел своей маленькой гениальной головой и не понимал, откуда этот божественный голос.

***
Я не успела хорошо узнать дедушку. И теперь, смотря на его фотографию в его доброе лицо и сияющие глаза, понимаю, что он
был человеком, который вносил в жизнь любовь и праздник. Бабушка Маня всегда называла меня в письмах Машенька-душенька, а в уголках морщинок вокруг глаз стояли капельки алмазных слезинок. До конца жизни оплакивала она уход своих младших детей. Линочка, младшая сестра, умерла от туберкулеза совсем молодой, а любимый сын Сурен пропал без вести. В 37-ом его, блестящего молодого человека, студента петербургского университета арестовали по доносу и обвинению в троцкизме, он
сидел в тюрьме, потом отбывал ссылку в Сибири. То извещение,
которое сообщало о его смерти от истощения и болезни не показали матери. И надежда у нее оставалась. Документ, посланный с просьбой о пересмотре дела и посмертной реабилитации, остался без ответа.

***
“Аромат цветка по имени Роза”

Желтые, оранжевые, коралловые розы появились от скрещивания с дикой розой. Персидская – желтая, а ярко-красный цвет – наследство китайских роз. Ген, отвечающий за аромат, рецессивен, т.е. если скрестить две розы с сильным ароматом, получится гибрид либо со слабым запахом, либо вообще без него.
Одним из первых термин “ароматерапия” предложен русским ученым Н.А. Кюнцелем в 30-х годах. Люди, регулярно вдыхающие аромат розы, вызывают симпатию окружающих, имеют светлую ровную ауру, доброжелательны и ненавязчивы. Оказывается, ничто так не помогает почувствовать себя в чужих стенах, как дома, как аромат болгарской розы в ничтожной, едва уловимой самым тонким обонянием концентрации.

***
В университетские годы мама проводила лето в Ошакане со своими родителями. “Студентка Тамар также вносила свой вклад в художественное образование деревенской детворы, приспосабливая к школьной сцене проникнутые романтико-лирическим пафосом спектакли: “Сон пастуха”, “Среди цветов”. В эти же дни она внезапно исчезла из нашего поля зрения. Потом выяснилось, что виновником был увлекшийся искусством молодой человек. Ошаканские лирические вечера пленили его”.

***
Мама и Папа поженились, и когда Леве было 3-4 года уехали в северные края. В Петербург (тогдашний Ленинград) они попали лет через десять после трагической гибели Блока и Гумилева. Их тени
бродили по его проспектам, отзвенело серебро российской поэзии, и только Ахматова хранила его заветы. Но она жила в Фонтанном доме, а мама и папа на Васильевском острове. И был у них маленький сын Левон.

***
“Княгиня” как почти всерьез называли маму ереванские друзья, попала в суровые условия. Ленинградские морозы, моросящие дожди, серое небо, и промозглый ветер с вод Финского залива. “Побережье Северной столицы омывали холодные воды Финского залива”, – так начинала свою экскурсоводческую речь мама Тамара. Она устроилась работать в Музей революции, сразу
понятно, что так назывался исторический комплекс Петропавловский крепости, который под таким романтическим названием входил в научно – исторический сектор Академии наук.

***
Сколько разнообразных ручейков вливалось в их тогдашнюю молодую жизнь. Это была тоска по югу, родителям и друзьям. Радость новых дружб. Переживания красоты города и сокровищ Эрмитажа. И, конечно, служение семье и науке. Левка тогда был в своем раннем младенческом возрасте. Все дети Питера катались на цепях, ограждающих Церковь Преображения, что на улице Пестеля, все дети ходили в Зоопарк, и все дети катались на санках по замерзшей Неве. Говорю это почти с уверенностью, так как, будучи уже абсолютно взрослой в свой первый приезд в Ленинград, с удовольствием прошлась по заснеженной ледяной дорожке от Дворцовой площади до Ростральных колонн. А лет через десять, уже с детьми купалась в этих “холодных водах Финского залива”. Они оказались не такими уж холодными, и хотя питерцы называют свое побережье “Маркизовой лужей”, нам оно запомнилось солнечным, с песчаными дюнами и настоящими прибалтийскими соснами.

***
Мама, папа и Лева прожили там три петербургских зимы. И три лета. Думаю, что они влюбились в этот “город, знакомый до слез”.
Один современный немецкий писатель, побывавший в Питере, написал книгу “33 мгновения счастья”.
Наверное, и у молодых Чайлахянов-Аматуни они тоже были. Это когда удавалось достать хлеба и сделать пирожки из него, и в одной комнате под тусклой лампочкой накрыть праздничный стол для друзей. Лева в это время укладывался спать за занавеской. И
тогда, когда благополучно завершилась борьба с коммунальными старушками и мама перенесла примус в комнату и на нем готовила еду. Но особенно вкусно, по Левиным словам, было обедать в Академической столовой. Именно там произошла знаменательная встреча мамы и сына с Петром Сергеевичем Беликовым (дядей Петей). Большой, широкоплечий, он неожиданно подошел к их столу и спросил басом (таким басом теперь говорит его правнук Петенька): “Это ребенок Чайлахяна”? Маленький, “кудрый” Левочка был похож на своего отца. Кудрый – это определение детсадовской подружки, производное от кудрявый. Эта встреча положила начало долгой дружбе в несколько поколений, и она, слава Богу, длится и длится…

***
В дружбе больше любви, чем дружбы. Она лишена корыстолюбия и с элементами восхищения и поклонения. Так к маме и относились все папины коллеги и друзья. И эти чувства были взаимными. Сохранилось мамино письмо.


ПИСЬМО
“Петро! Дорогой! Здравствуй!
Как я рада, что ты жив! Рада за тебя, за Наташу, за нас. Я никогда не забуду Наташиных слез в Казани у нас. Она созналась,
что боялась идти к нам, т.к. знала, что непременно расплачется. Я ужасно счастлива за Наташу, как хорошо, что вы повидались в
Москве. Петро джан, мы часто вспоминали тебя, и я с тревогой думала о путях твоей судьбы. Ведь некоторых из наших друзей
мы больше никогда не увидим… Это очень тяжело… как-то странно и бессмысленно…

Дорогой Петя, очень приятно даже через письмо ощущать твою вечно молодую душу, неисчерпаемый энтузиазм и глубокую веру во все светлое, хорошее, победоносное. Я только могу тебе позавидовать. Это очень редкая и ценная особенность, пищу для
которой ты, по всей вероятности, берешь из глубины своего существа. Я с удовольствием вспоминаю наши долгие оживленные беседы в Москве, у нас на Б. Коммунистической; твой полногрудый басистый смех и размахивание твоих, прости, довольно длинных рук, для большей убедительности твоих доводов при наших “философских” спорах. (Фраза получилась тяжеловесная, но ты ее понял).
Довольно воспоминаний – перейдем к настоящему.
Что касается Михаила, он сам о себе напишет более точно и обстоятельно, чем я. Могу сказать только, что он оказался в ультра восточном вкусе, а именно: весь окружающий его женский персонал от него без ума, что очень ему нравится (это, конечно,
вполне естественно). Еще хочу добавить несколько слов о его внешности, т.к. он из великой скромности умолчит об этом: Михаил помолодел на десять лет, и это потому, что он стал тонким и нежным, не только благодаря ежедневной утренней зарядке (о которой, кстати сказать, он не забывал даже во время
бомбежки в Москве), но и соответствующей вынужденной диэте, которую предписали соблюдать всем гражданам, проживающим в гор. Ереване. Что касается его прямого наследника и моего сына Левона Михайловича, то он уже моего роста, правда я невеличка, и сам с усами, да-да, у него настоящие черные усы, говорит жутким хриплым басом, иногда срывающимся дискантовой нотой, и учится в седьмом классе. Пока что единственное преимущество – огромная любовь к чтению. Но если он тебя при встрече назовет дядей Петей, то я боюсь, что ты шарахнешься.

Теперь о себе: я превратилась в чистокровную домохозяйку, которая должна обладать исключительным творческим даром и редкой фантазией, чтобы вести возложенное на нее дело.
Дорогой Петро, я совсем седая, но не худая. Ибо Бог иногда и двоицу любит. Да, Петро, не таращь глаза – мы ожидаем в недалеком будущем появления на свет наследницы… Очень большой отрадой для меня являются письма моей дорогой Людочки Земсковой, моей бывшей ученицы. Петро, эта девочка (она уч. 9 класса) так сильно привязалась ко мне и так полюбила меня, что мне делается как-то совестно, кажется, я этого уж так не заслужила. Но дело не в этом, а меня радует, что могут существовать такие девушки, как моя Людочка, ты не знаешь, сколько ей пришлось пережить, она тоже эвакуирована из Москвы, как она стойко и мужественно переносила все испытания судьбы; как эта 17-летняя девочка сумела критически подойти к тем или иным жизненным вопросам, как она анализировала те или иные явления, встречающиеся на ее жизненном пути; у нее уже есть трудовой стаж, словом, она очень далеко пойдет.
Ну, дорогой Петро, пока достаточно, целуем тебя крепко, пиши.
Тамара.
Крепко целуем также и Наташу”.

***
Письмо это написано значительно позже, лет через 10-15 после встречи в академической столовой. В промежутке был “Ленинградский период”, переезд в Москву и довоенная жизнь в Москве с дачами и “встречами”, и война, и эвакуация. Московская довоенная жизнь моих родителей с кланом родных и сонмом друзей всегда вызывала у меня и у моих “доутробных подруг” и двоюродных сестричек жгучую зависть. Все интересное свершилось тогда, когда нас еще не было. Интересно, что я до сих пор не знаю деталей и подробностей взаимоотношений, перипетий, переживаний, каких-то побочных линий и романов нашего возлюбленного старшего поколения. Какой-то золотой дождь сплошной полосой отсекает от меня темный лес страстей, неизбежно сопровождающих человеческую жизнь. Святая наивность, можно подумать. Нет. Не так. Просто мама умела так относиться к людям, так их возносить на свои ладони, что они казались, нет, становились в общении с ней особенными, благородными и прекрасными.

***
Итак, с 35 года семья из трех человек поселилась в маленькой
(распашонкой) квартире на Таганке. Дом с трех сторон окружали
улицы купеческого Замоскворечья, переименованные в духе времени: Большая Коммунистическая, Товарищеский переулок и Факельный переулок. Большая Коммунистическая – ее негласно сейчас переименовали в Бывшую Коммунистическую, была тихой
и патриархальной, храм Святого Мартина Исповедника был превращен в хламный запасник архивов, и обезглавлен. Сейчас
он сияет куполами и высится над ним высоченная колокольня, и
звон ее колоколов доносится до противоположного конца улицы,
выходящей на Андрониковскую площадь со знаменитым Андрониковским монастырем. По ней (по Б.Коммунистической) я
ходила в свою первую школу, по ней, только в другом направлении – к Таганской площади, и дальше к Краснохолмскому мосту ходил Лева в свою последнюю. А по Товарищескому переулку в школу ходила мама, она стала преподавателем русского языка и литературы, таким образом,продолжив семейные традиции.

***
Каким мама была учителем проникновенно и искренне рассказала ее любимая ученица Людочка.

“Я попала в класс Тамары Карповны в 1937 году. Это был 5-й класс “Г”. Как оказалось потом (из воспоминаний Тамары Карповны) директор школы “сунул” меня в этот класс, чтобы преподавателю было на кого опереться. Класс состоял сплошь из
одних второгодников. Я, правда, этого сначала не понимала и не
чувствовала, хотя пришла в эту школу из образцовой школы № 29
с Зубовской площади, где директрисой была женщина старой закалки, по воспоминаниям которой был снят фильм “Сельская
учительница”, очень нашумевший в свое время. Впоследствии, когда я сама уже учительствовала, я часто вспоминала и уроки твоей мамы и внеклассную работу, которые она с нами проводила. Хотя наш класс считался трудным, но многие учителя удивлялись, как удавалось Тамаре Карповне проводить с нами такую содержательную и интересную внеклассную работу. То появлялась в классе стенгазета к 8 марта, то мы приглашали к себе летчиков из Академии Жуковского. А к их приезду мы умудрялись сделать большой макет “Челюскинцы на льдине” и изобразить, как летчики спасали их. То мы ставили “Золотой ключик”, и я играла папу Карло. Машенька, все это так свежо в памяти, как будто это было
вчера. И Тамара Карповна в своем синем вельветовом платье, такая спокойная, доброжелательная, вежливая… Я не помню, чтобы она повысила голос в нашем классе. Машенька, я до сих пор помню, как она воспитывала мальчишек, чтобы они не сорили в классе. Она их не отчитывала, не ругала. Она просто рассказала о том, что у нее в доме есть прислуга, в обязанности которой входит следить за чистотой, убирать, мыть и т.д. Но если вдруг она (Тамара Карповна) видит на полу бумажку или что-то не на месте, она сама и бумажку поднимет, и уберет все. Хочешь, верь или не верь (не знаю, как мальчишки воспринимали это наставление), но я следую ему всю жизнь. Нужно сказать, что если взять наш тот, трудный 5-й “Г” и сравнить его с теперешним нормальным классом, то наш 5-й “Г” – будет выглядеть образцово-показательным. Я проучилась в этом классе 3 года. И на протяжении всех лет я запомнила всего 2-3 случая, когда учителя повысили голос на уроках. А сейчас, наблюдая за своими внуками, общаясь с ними, я не могу не пожалеть это молодое поколение, которое в лучшем случае получает только знания по своему предмету в пределах программы. И все…

Тамара Карповна осталась в памяти всех учеников нашего класса. Много позже, будучи уже совсем взрослой, я иногда встречалась с некоторыми их них. И лица всех освещались улыбкой, когда мы вспоминали нашу дорогую учительницу. “Мой самый лучший друг”, – так называлось сочинение в 10-м классе. Шел 1943-44 учебный год. Вернувшись из эвакуации, я пошла учиться в школу. Школа женская. Учителя – одни мужчины. В том числе и учитель литературы Боголепов Петр Кириллович. В сочинении я писала о Тамаре Карповне. Учителя заинтересовало мое сочинение, и после уроков он стал расспрашивать о моей учительнице и попросил передать ей привет. Оказалось, он и еще один учитель до войны недолго работали вместе с “моим самым лучшим другом” в одной из школ. Они не только работали, но и любили ходить в гости к Тамаре Карповне и Михаилу Христофоровичу. И Тамара Карповна была так рада этому привету, что сразу вспомнила трогательный момент, связанный с их посещением. Однажды эти два молодых учителя пришли к ним и, когда хозяйка открыла им дверь, они вслух прочли следующее четверостишие:

“Отмечаем:
Не нашли кекса к чаю.
Но не будем распускать нюни,
Пока живы Аматуни!”

(Они считали, что Аматуни – это не только Тамара Карповна,
но и Михаил Христофорович – тоже Аматуни). Этот момент – всего лишь маленький эпизод из нашей общей жизни. Мне хочется сегодня поделиться своими воспоминаниями именно о Тамаре Карповне. Сейчас хочется произносить ее имя, обязательно вместе с эпитетами “необыкновенная!”, “доброжелательная!”,“божественная!”… Но тогда она для меня была просто моей учительницей, с которой я встречалась ежедневно в школе, на уроках, и мне было удивительно легко и уютно от одного ее присутствия рядом. Только не подумай, что между нами образовались какие-то “панибратские” отношения, стирающие всякую грань… Ничего подобного. Просто видеть ее улыбку, слышать ее голос было уже счастьем. Вероятно, вокруг нее была какая-то аура, которая притягивала к ней”.

***
“Необычные свойства цветка по имени Роза”.

Современные розы бывают практически всех цветов, за исключением синего и черного: отсутствуют естественные гены. Однако голубой розой сейчас занимается генная инженерия, а черную заменяют очень темно-красные оттенки. В Японии выведена роза, у которой днем ярко-красные лепестки, а вечером белые. Сорт назван "Хамелеон".

Самая большая одиночная роза - белый куст Lady Banks в США, штат Аризона - занимает площадь, равную футбольному полю. В сезон цветения он покрывается более чем 200 тысячами цветов.

***
Эти отношения длились всю жизнь, и давали радость дружеского понимания и нежности, несмотря на разницу в возрасте у всех нас. Это та Людочка, которую мама упоминает в своем письме дяде Пете – Петро. Они, впрочем, были знакомы, так как Людочка участвовала в их веселой дачной жизни, когда была звана в Кратово на день рождения Левки. Меня еще не было. А они радовались жизни. Встреча с Башмаковыми произошла в эти же годы.
“1938 год. Лето. Каникулы. Окна в нашей квартире распахнуты настежь. Жара. И вдруг с улицы раздается зов: “Людочка!
Земскова-а!” Я выглянула в окно – Тамара Карповна стоит на
своей стороне и зовет меня. Я с радостью выскочила на улицу,
подбежала к ней. Тамара Карповна приглашает меня поехать на
следующий день к ним на дачу в Кратово… Это было что-то необычное. Я, конечно, понимала и чувствовала, что Тамара
Карповна ко мне относится хорошо, но чтоб пригласить на дачу?!
Это было что-то… В общем мама меня собрала и мы поехали.
Кратово мне запомнилось огромным озером, где все купались, плавали, загорали… И дача тоже произвела впечатление. Но не
самой постройкой, домом, а участком – огромное пространство, поросшее соснами. Не помню никаких грядок, никаких клумб, оранжерей. Помню расстеленный прямо на траве большой ковер, и все мы сидим на этом ковре, а посередине – угощение. Вероятно, это был день рождения Левы (я так теперь думаю). Было много гостей: Башмаковы Григорий Георгиевич и Анна Ивановна, Таня и Белла (их дочери), Беликовы Петр Сергеевич и Наталья Павловна, Акоп Иваныч Туманов… Было очень весело. Произносились необыкновенные тосты. Михаил Христофорович – бессменный тамада! В ту пору много-много раз за праздничным столом произносил тосты – “Цицерон нашего времени!”, – так представлял нам всегда Михаил Христофорович своего друга Беликова Петра Сергеевича. И еще запомнилось с тех пор: слово давалось каждому “по движению солнца” или просто по “солнышку”! Отказаться было невозможно…
Я чувствовала себя необыкновенно легко, счастливо, радостно… Но самое необыкновенное было еще впереди. После тостов, угощения решили немного размяться. Все встали, немного постояли, договорили, что было еще недосказано, и вдруг мужчины решили играть в чехарду. Мне, с позиции моих 13 лет, все они казались довольно взрослыми. И каково было мое удивление, когда они начали прыгать друг через друга! Сколько веселья, юношеского задора, смеха… Это нужно было видеть. Ну совсем как мальчишки… Эта картина стоит, как живая у меня перед глазами. Потом я уже не удивлялась такому их поведению, но тогда, по-моему, была какое-то время в шоке. Взрослые, ученые люди, и вдруг… чехарда!!!”

***
В 30-ые, да и потом в 50-ые годы не было на земле лучшего места с хорошим климатом, сосновым бором, и купальнями, чем Кратово и Малаховка. Казанская дорога, сухой и умеренный климат - говорили врачи, видя частые ангины и тонзиллиты, вот что лечит горло. Мы на протяжении 20 лет с перерывом на войну и эвакуацию снимали дачи в этих благословенных местах. И папа, увидев с террасы гуляющего красивого человека, кавказской наружности, загадочно улыбнулся и сказал: “Тамара, пойди, спроси фамилию у этих людей, там ходит человек, очень похожий на Гришу Башмакова”. В Ростове-на Дону в 10-ые годы старший брат папы – Фодя Чайлахов и Гриша Башмаков были большими друзьями. Фодя умер молодым от скоротечной болезни; “гениальный” Фодя называли его друзья, а братья и сестры нежно любили. С 20-х годов жизнь семьи Чайлаховых протекала в Ереване, и вот теперь привет из юности – семья, поселившаяся рядом на даче (35-36 год), оказалась действительно семьей Гриши Башмакова. И с тех пор наша дружба в поколениях длится, длится...
Мама и папа были в те годы относительно бедны и очень
счастливы. Как пишет одна милая поэтесса: “Ветер восточный
мне правую ногу лизнул, Сквозь дыру в башмаке, Знаю теперь:
Путь мой на север лежит”.

У мамы тоже ветер лизал ноги сквозь башмачные дырочки. А
было так. В армянской компании друзей дядя Ваган играл на таре
(щипковый инструмент), мама танцевала – она замечательно танцевала армянский танец и научила этому не одно поколение друзей и родных. А рядом мужчины играли в бильярд, тот, что для
детей, с короткими киями и маленькими шариками. Кто-то лихо ударил по маленькому блестящему шарику, так что он, подпрыгнув, перескочил через бортик и…исчез. А мама плавно завершала свой танец. Искали во всех углах. Догадался тарист.
“Тамара-джан, подними ножку”, – попросил он, и извлек из маминого башмачка забравшийся в каблучок шарик. Все дружно расхохотались.
Да, они были бедны и счастливы. Жили на даче друзей, ездили на машине друзей. Левка – маленький король московского двора, Мама моя “королева моя”, и Папа, который с молодости носил присвоенное ему друзьями почетное звание “академик”.

***
Веселы и беззаботны? А топот ног на ночной лестнице дома на Б. Коммунистической? Годы были 36, 37, 38… “Они” приезжали ночью, и жители дома прислушивались, у какой двери остановятся. Напротив нас жила очень любимая нами семья Роде. Атанна, Анна Ивановна была, можно сказать, моей второй мамой, а Алексей Андреевич, всемирно известный ученый, согбенный и мужественный улыбался красивыми серо-голубыми глазами и ездил, несмотря на болезни, в экспедиции. Анна Ивановна каждый вечер складывала у его кровати узелок с бельем и молилась. Бог спас, но чего это стоило им, чего стоило это все моим родителям. В те же годы у нас “спасался” дядя Наири, мамин однокурсник по Университету, ставший известным поэтом. Об этом можно прочесть в “Рождественской сказке”, там эта история воспроизведена с документальной точностью. Столько было добрых, хороших людей, но и зло копилось. И достигло критической массы, и разразилась война.
Относительно недавно, в 80-ые годы, мы, казалось, все точно понимали, что делать, чтобы “все было хорошо” – освободить Сахарова, впустить Солженицына и прекратить войну в Афганистане. Математик в Академкниге тогда сказал – это условие необходимое, но недостаточное. И правда, Сахарова вскоре прогнали с трибуны. Когда я представляю торжество мужества, то вижу именно эту картину: Сахаров запинающимся голосом (он таким стал после изнурительной голодовки и пребывания в ссылке в Горьком) пытается сказать слово правды, а господин Г. предлагает ему “убрать свои бумажонки”. На следующий день, вернее ночь, Сахарова не стало. Солженицын торжественно въехал в Россию через Сибирь, казалось бы, полное народное признание, и что ж: немножко пошумели, а теперь он где-то в глубинке тихо живет, будто по-прежнему обитает в недрах Американского континента. Войска из Афганистана вывели, зато началась война в Чечне. Что оказалось гораздо взрывоопасней для страны. Так нелепо и абсурдно были выполнены все эти “необходимые условия”. Может и тогда в 40-ые интуитивно люди о чем-то догадывались, спорили “как им обустроить Россию и мир”, но по фотографиям сказать этого нельзя.

***
Ах, как они обманывают эти добрые, наивные, черно-белые снимки. Каким спокойствием веет от фотографии, запечатлевшей знаменитую встречу в Текстильщиках у дяди Вагана. Ее хорошо описывает мамин однокурсник Рафик Атаян. “В мае 1941 года Тамар организует с помощью известного изобретателя и конструктора тепличных комбайнов Вагана Мкртчяна встречу двух Варпетов(мастера высшей пробы, арм.) на подмосковной земле. В режиссуре этого необычного несколько театрализованного утренника мы вновь узнаем веселую студентку 1924 года. Встреча происходила в поселке Текстильщики, в парке Института растениеводческого хозяйства России на берегу лазурного озера. Гости доставлялись двумя группами – первая во главе с Аветиком Исаакяном, а вторая – с Мартиросом Сарьяном. При будто бы неожиданной встрече в аллеях парка происходило торжественное и нарочито церемонное представление именитых гостей друг другу, потом обе группы объединились. Окончилось торжественное шествие у праздничного стола”.

А через месяц началась война. У нас благодаря папиной аккуратности и одержимости, сберегать все, что написано на
бумаге, сохранилось много справок об эвакуации. Эти документы
уже обладают исторической ценностью.

***
Вот как вспоминает эвакуацию Лева.
“Я живу сейчас в городе Пущино, на Оке, и как-то с трудом представляется, что мы в 41-ом во время эвакуации ехали мимо
этих самых мест, по Оке, потом по Волге, жили какое-то время в
Нижнем Услоне (около Казани). На пароходе было очень комфортабельно, отдельные каюты с душем, еда, трехразовое питание, но как всегда, когда едешь, хочется поскорее добраться
до места назначения. Правда, умные люди говорили: “Не спешите, дальше будет хуже”. После были уже далеко не комфортабельные поезда, и мы опять куда-то ехали. Папа, остававшийся на некоторое время в Москве, потом рассказывал, что уезжали все в такой спешке, что, бывало, забывали выключить газовые горелки, и термостаты. “А я ходил по комнатам и выключал приборы, закрывал распахнутые окна”. Да, октябрь 41 г. был суров. Где-то на середине пути папа присоединился к нам. А в кармане у него была заветная бумажка от Отто Юльевича Шмидта – вице-президента АНСССР. Дело в том, что ехали все в Ташкент, туда эвакуировался Институт физиологии растений АН СССР, и там можно было жить
сравнительно безбедно. Папа же рвался в Армению, к своим родным, к своей земле. И вот в Красноводске нам надо было ехать наперерез общему течению. Папа побрился, привел после пыльной дороги одежду в порядок и отправился к коменданту, чтобы предъявить бумагу. А в бумаге значилось, что проф. Чайлахян командируется в Армению, для работы над травяным покровом аэродрома, и что все это крайне важное военно-стратегическое дело. Комендант соотнес: профессор ботаники, травка, аэродром - все сложилось у него в голове в стройную цепочку, не требующую дальнейших доказательств, и он выписал пропуск. И мы с мамой и папой отправились в Баку, оттуда в Тбилиси, а потом в Ереван”.

***
Так в конце 1941 года мама, папа и Лева вернулись в “Народину”. В одной из многочисленных сохранившихся справок сказано, что мама (30-ые годы) командируется в “Народину”, в Эривань. Это сразу напомнило знаменитую историю Лескова про подпоручика Киже. Там канцелярист, соединив частицу же с окончанием в словосочетании “подпоручики же обязуются…”, сотворил подпоручика Киже, который и вел потом вполне самостоятельную жизнь. Нынешний же канцелярист, соединив предлог на с существительным Родина, создал новое место обитание – Народина…

***
В Ереване 40-х военного времени была непростая жизнь. Присутствовали все реалии горестного быта с каждодневным дыханием войны. С голодом, ожиданием вестей с фронта, болезнями и изнуряющей работой. Они выдержали, выстояли. Дожили до Победы. Стойкость им понадобилась от начала и до конца. Мне почему-то кажется, что именно мамина уверенность, скорее, доверчивость к жизни, что ничего плохого не может случиться, направила ход некоторых событий в правильное русло. Это когда папа должен был дежурить на крыше, чтобы предотвратить пожар от зажигательных бомб. Кстати фугасная бомба попадала в Москве только в два здания - и одним из этих зданий был наш дом на Большой Коммунистической. А второй случай – проводы на войну. По рассказам Левы наша тогдашняя молодая няня-домработница Нюра по бабьи от души запричитала, когда папа уходил в ополчение. А мама была собранна и строга. Папа вернулся через несколько часов, оказывается, существовало негласное распоряжение -докторов наук освободить от призыва в ополчение.

***
Возвращение из эвакуации было непростым. Квартира чудом уцелела, так как ее оплату доверили одному из “чудиков”, близких нашему дому. Он потратил деньги на еду, голодал, конечно, и, слава Богу, и он выжил, и квартиру отстоял папин
институт. Дядя Чудик исчез на некоторое время, а потом снова
невозмутимо вошел в круг семьи. Мама и папа даже словом не обмолвились об инциденте. А библиотека была разграблена, зато
на полках лежало полное собрание сочинений Сталина. Раритет
по нынешним временам. Но тогда его отнесли в домоуправление.
И началась мирная жизнь. Лева кончал школу и поступал в Университет. Папа проживал времена печально известной сессии
Васхнил 1948-го года. А мама… мама растила меня. Теперь вместо 40 учеников, была я, с успехом заменившая этот коллектив молодых хулиганов, и сама хулиганила, плохо ела и, как все маленькие дети, доставляла своим родителям массу хлопот.

***
“Роза – цветок священный”

Именно благодаря розе Колумб открыл Америку. Согласно письменным источникам, 11 октября 1492 года в заштилевшем
Саргассовом море член команды Колумба увидел розовую ветвь.
Этот знак приближающейся земли укрепил надежды мореплавателей и вдохновил на поиски Нового Света. Роза у древних считалась цветком священным, отпугивающим своим божественным ароматом всякую нечистую силу. Именно поэтому так ценилось и розовое масло. Некоторые прекрасные девы, отвергнутые своими любимыми,
даже уходили из этого мира с помощью роз: ставили на ночь огромный букет и навсегда засыпали, убаюканные запахом цветов... Такая смерть считалась у древних не грехом, а чистым
переходом в лучший мир! По представлениям индусов воплощение в виде розы означало высшее признание небес, грядущую миссию праведника. Считалось, что в заповедной стране Востока, легендарной Шамбале, расположенной в тибетских горах, розовый сад есть и у самого Великого Владыки! И что все цветы там, а особенно розы, огромного размера, а запахи этих Великих Роз праведный человек может ощутить не только в каком-нибудь очень далеком городе низины, но и в любом уголке мира.

***
Говорят, что я была слабенькой и не держала голову до 9 месяцев. Мама меня усиленно кормила маслом и кашей, и последствия этого усиленного питания я до сих пор ощущаю. Голову держу высоко (научилась держать), склоняю ее смиренно
перед памятью наших с тобой, Левчен, дорогих родителей. Левчен, так мама звала Леву, а меня звала Мушкой (в память о том, как папа хотел дать мне имя Дрозофилла, был такой объект генетических исследований – мушка дрозофилла).

***
Мама могла бы быть замечательным детским врачом. Когда я болела, диагноз сначала определяла мама, а потом уже его подтверждала наш чудесный врач Нина Анатольевна, которая при
этом ничуть не чувствовала себя ущемленной и они вместе, на
равных, обсуждали проекты моего выздоровления. Эти счастливые детские болезни и выздоровления. Как там у Набокова: “И в детской празднично горит Рождественская скарлатина или Пасхальный дифтерит”. Скарлатина была, да такая, что ее запомнили все домочадцы и родственники. Леву поселили у тети Мани, ко мне никто, даже Людочка, не могли прорваться. А в меня вкатили такое количество антибиотиков (пенициллиновые уколы), что у меня началась жесточайшая крапивница. Папа в таких случаях издали наблюдал за маминой борьбой с вирусами и микробами, готовый вмешаться в любую минуту. Но все кончалось маминой победой.

***
Режиссура тоже запечатлелась, как проявление маминой деятельности. Вот как вспоминает об этом дочь любимых друзей
и моя “доутробная” подруга Маришка.

Марина Беликова

Москва 7 января 2006г.

Есть на свете Женщины.

“Есть на свете женщины и Женщины. Тамара Карповна, безусловно, была Женщиной. Красивой, умной, талантливой, удивительной и удивляющей, скромной и яркой, тихой и хохотушкой, умеющей любить и быть любимой... Она была Женой и Матерью. И еще она была педагогом по призванию. Ее педагогический дар распространялся на всех, кто ее окружал, и особенно на нас, детей. Ее отношение к детям – ненавязчивое и одновременно обволакивающее – передалось и Машеньке, теперь уже Мариам Михайловне – и в этом главная ее заслуга. Хочется верить, что и все мы, кто окружал Машеньку на протяжении всей жизни, тоже поняли, что дети - главное наше богатство, и тоже, в меру наших сил и способностей, повторяли уроки Тамары Карповны. Она всегда умела придумывать для нас не просто игры и развлечения, а то, что теперь называется развивающими играми. Но то, что отличало Тамару Карповну — это ее знаменитые шарады — причем для каждого возраста свои. Тут ей не было равных. Шарады разыгрывались на каждом празднике на Большой Коммунистической, это были каждый раз спектакли, отлично отрежиссированные Тамарой Карповной. Костюмы и сценография были тоже ее — вот вам еще один дар, который получила в подарок от бабушки Аничка Базян. Самое главное, что в любой взрослой компании основными артистами были дети. И гордость, и счастье режиссера были именно в удачном детском исполнении режиссерского замысла...

Я помню первый вывоз детей Чайлахянов, Прокофьева, Беликовых на Урал. Нас тогда называли хлопунцами — так называются еще не вставшие на крыло утки. Мы были еще совершенные неумехи, и как-то сразу получилось, что, оторвавшись от влияния родителей, мы попали под опеку Тамары Карповны. Машенька получала внимания больше нас лишь в одном — у нее были роскошные, длинные и очень толстые косы, которые мама ей всегда заплетала. Поездка началась с ожидания речного трамвайчика, который должен был доставить всю нашу разношерстную и разновозрастную компанию на место расположения лагеря. Мы, уже усталые, разморенные жарой,
сидели на берегу Чагана (приток Урала). Кто-то сбегал за хлебом, и когда все с жадностью набросились на него — грязные,
потные, облепленные мухами — раздалось робкое: “Хорошо бы его обжечь”. В этом наивном в той обстановке возгласе была вся Тамара Карповна с ее заботой о детях, беспокойстве об их здоровье. Я не помню, чтобы она принимала участие в многочисленных спортивных развлечениях, так принятых на
Урале, но она была непременным болельщиком, разделяя свои
симпатии между мужем и дочерью. И очень гордилась охотничьими достижениями мужа. Главные праздники на Урале были открытие и закрытие лагеря. А поскольку открытие было по окончании строительства, то их разделяли недели две, и непременными атрибутами этих празднеств были стенгазеты и шарады. И тем и другим руководила Тамара Карповна, и то и другое, в основном, осуществлялось “хлопунцами”. Газета имела гордое название “Красный браконьер” и повествовала о выдающихся событиях лагерной жизни. С каким энтузиазмом мы ее делали! даже иллюстрации были выполнены акварелью...
Память человеческая избирательна. Почему-то вспомнилась защита докторской диссертации Левочкой Чайлахяном, даже не сама защита — тут все было серьезно и на самом высоком уровне, а замечательный банкет после защиты, устроенный в столовой нашего Корпуса, и армянский танец, блистательно исполненный матерью и сыном. Уже не очень молодая, счастливая, с блестящими глазами, плавно плывущая по большому столовскому залу Тамара Карповна, скорее напоминала влюбленную молодую девушку, чем мать совсем взрослого сына.

Дружба наших родителей длилась более полувека. Моего отца Тамара Карповна часто называла Петро. Мама моя, вероятно, в
силу того, что была в ИФРе статусом ниже Михаила Христофоровича, и из глубочайшего почтения, так всю жизнь и
обращалась к нему по имени-отчеству. Тамара же Карповна была
просто Тамара, Тамарочка, любимая старшая подруга. Ее очень
любила моя бабушка... И еще — мы с Машенькой ровесницы, в
детстве я считала, что это все равно, что сестры. Часто мой папа брал нас обеих на руки, и мы от избытка чувств дружно его описывали. Бабушка за это прозвала нас “мокрохвостками”. Так
вот этих “мокрохвосток” я больше слышу в памяти голосом Тамары Карповны — с таким восторгом произносила она удачно найденное выражение. Вообще все, что касалось слова, отношения к нему, носило абсолютно филологический интерес. Я помню серьезные обсуждения прочитанного с моим отцом - тоже большим любителем хорошей литературы. И, в то же время, такой же неподдельный восторг от удачно вставленного матерного слова в дворовых песнях и частушках, приносимых Левочкой из студиозной жизни — и это при том, что в быту мат не просто не поощрялся, он был неприемлем. Филологический дар — генетический подарок Машеньке и второй внучке — Литочке Базян. А чудесный педагогический дар профессионально воплотила старшая внучка Томочка Чайлахян — счастливы дети, к которым она прикоснулась...

Вообще семейство Чайлахянов — удивительно гармоничное семейство, в котором на генно-интеллектуальном уровне передаются потомству все лучшие качества, в котором мужчины
наследуют дар Михаила Христофоровича, дар ученого – следователя, а женщины – многогранные филолого - эстетические дарования Тамары Карповны. Судьба подарила мне многие годы общения с этими удивительными людьми, и огромное ей за это спасибо! Спасибо поколению наших родителей, вернее, не всему поколению, а тем глубоко порядочным, не кричащим о своих талантах, а на деле выдающимся людям, к которым вне всяких сомнений, принадлежала Тамара Карповна, какими были все наши
родители”.

***
Вернемся к 50-м годам, именно тогда мама вплотную занялась
переводами.
“Обладая широким кругозором и живым интересом ко многим вещам, Тамар Аматуни никогда не прекращала начавшуюся еще в университетские годы литературную работу. В те годы она принесла в Госиздат Армении стихи для детей, переведенные ею
с русского. Стихи были напечатаны (Я. Мексин “Кто смел, тот и
съел”, Изд-во “Петрат”, 1931 г., Н. Агнивцев “Маленький черный
мурзук”, Изд-во “Петрат”, 1931г.).

Егише Чаренц тепло приветствовал эти первые пробы. Обращаясь к вошедшему в редакторскую комнату поэту Каменскому, он представил Тамар Аматуни:
– Знакомьтесь, наша молодая поэтесса.
– Что вы, я не поэт, – застенчиво проговорила она.
– Перевод стихов – это тоже род поэзии, не правда ли, товарищ Каменский?

Это и было, пожалуй, тем, означенным словом и смыслом, моментом, когда барьер профессионализма оказывается взятым.
Впоследствии Тамар Аматуни-Чайлахян участвует в целом ряде переводческих работ, целью которых было полноценно представить русскому читателю любимых армянских авторов. Тут и переводы статей Туманяна: “Во мраке недоразумения”, “Вот почему”, “Армянский вопрос и его решения” и т.д., собранных в
двухтомнике избранных произведений Туманяна (Госиздат художественной литературы, 1960г.). В том же издательстве в
1961 г. были напечатаны переводы нескольких произведений Мурацана: “Непременно стать княгиней”, “Сестра милосердия”,
“Протест венков”, “Муж предполагает, а жена располагает”, и т.д.
На страницах “Литературной Армении”(№3, 1962 г.) появился перевод рассказа Акселя Бакунца “Иван-Бей”, потребовавший
поистине филигранной работы от переводчицы.
Тамар Аматуни переводит и своих бывших однокурсников. Соревнование между ними продолжается, но уже в ином плане.
Напечатаны в русских периодических изданиях ее переводы пьес
и статей Наири Зарьяна, и еще ждет своего часа, воссозданная
на русском языке, повесть Гургена Маари “Ночь”. Но особенно
удается Тамар Аматуни-Чайлахян воссоздать на русском языке
волшебный, наивный и размеренно мудрый мир армянских народных сказок. Тут помогают и художественное чутье, и понимание высокой, исподволь взращенной духовности армянского народа, и глубокое, с детских лет впитанное знание быта (“Медвежонок”, “Гамбар”, “Волшебная роза” и т.д.). Эти сказки очень понравились собирателю вологодских сказок, автору книжки “Кружевные сказки” Е. Триновой. При личной встрече в Ленинграде писательница подарила свою книгу, ей очень хотелось, чтобы Т. Чайлахян перевела ее на армянский язык. К сожалению, это не удалось осуществить”.

***
А главное, что помню я, и о чем пишут Людочка Земскова-Львович, Мариночка Беликова, Рафик Атаян и другие… это то, что мама была истинной хранительницей очага.
“Московская квартира Чайлахянов со временем становится неким культурным очагом, где встречаются деятели науки и люди литературы и искусства. Дочери Иоаннеса Иоаннисяна и Ованеса
Туманяна, как и армянские писатели и ученые нового поколения,
находят здесь радушный и дружественный прием.
Некая круговая порука добра, любви, памяти и соучастия окружала жизнь Чайлахянов-Аматуни. И если задаться мыслью, что же все-таки было главным в их жизни, то, не колеблясь, четко и уверенно можно сказать – это была любовь.

Московский Дом Михаила Христофоровича Чайлахяна и его прекрасной и обаятельной супруги Тамары Карповны Чайлахян поистине был тем местом, где любили бывать и высокие, именитые гости и люди простые, без всяких регалий. Люди разных национальностей, вероисповеданий и взглядов, те, кто имел многолетний стаж дружбы, и недавние знакомцы находили здесь добрый ласковый прием, искреннее радушие и понимание. Многие признавались, что в этом оазисе любви и доброты как-то легче становилось дышать. Без всяких формальных установлений Дом Чайлахянов был Домом Дружбы, а сам Михаил Христофорович –“Полпредом” армянского народа на русской земле в Москве”.
А мама была душой всего этого содружества.

***
Спасение – это другие. Моя школьная подружка Наташа Михеева, у которой с мамой были свои доверительные симпатии посвятила нашему дому такие строчки:

“Квартира маленькой была,
но согревала многих.
И до сих пор ее тепло
Со мной в дороге”.

***
Тепло и гостеприимство ощущали и друзья младшего поколения.
Когда Миша Тарасов – мой сослуживец по курьерству в издательстве “Искусство”, отслужив в армии, зашел в наш дом,
там уже жила семья брата и Инночка гостеприимно впустила незнакомого юношу. А он с блаженной улыбкой ходил по комнатам и говорил, как хорошо из этого окна было встречать рассвет, а отсюда в ясные вечера был виден купол Университета, над которым гордо летали орлы, а отсюда… Думаю, что особенно хорош был монолог о рассветах, но честное слово - это был вполне невинный период, когда мы собирались небольшой кампанией, пили сухое вино. Какие нам победы рисовались в будущем…
Друзья Мои, это я чтобы не плакать смеюсь. Понадобилось много лет, чтобы я могла так писать о нашей жизни с мамой и папой, чтобы я поняла, что все это существует в каком-то другом измерении, и все это приношу Господу в благодарность за те
счастливые минуты, которых было так много. Они были освящены
светом и добром, и поэтому невозможно не любить эту память о
них.

***
Мамины слабости – конечно были. “Тамарочка не умела готовить”, – так считалось в нашей большой семье, где все невестки были отменные кулинарки. А лимонный пирог? И мамин холодец, такой вкусности я никогда больше не ела. А еще они с Соней здорово делали котлеты.

История Сони началась с печали, а кончилась свадьбой. Была она из Орловской губернии. К жизни относилась с серьезностью и большой долей иронии. Была самокритична и обладала крестьянским умом и интеллектом. Письма в деревню писала суровые без сантиментов. Мама иногда подтрунивала: “Соня, давай напишем: Жду ответа, как соловей лета”. Она обижалась, уходила к своему сундуку бормоча: не буду вообще письма посылать. Но все кончалось примирением. Соня рассказывала, что одна из домработниц нашего двора (был такой институт в 50-ые годы, демократичный вариант клуба для слуг, в котором состоял членом знаменитый мистер Дживс), когда звонили по телефону, брала трубку и осведомлялась: “Откеда звон”. А когда приходили гости, спрашивала у хозяйки: “Подавать или на кой”.
Наша Соня умела разговаривать с многочисленными гостями мамы и папы. И мамин однокурсник поэт Наири говорил: “Половину вашего семейного счастья составляет ваша Соня”. Она ушла, когда мы с тихой Таганки переехали на Ленинский проспект.
“Выехали на передовую”, - охарактеризовала ситуацию Соня, а
через три месяца удачно вышла замуж и осталась в том же доме
на Большой Коммунистической. Хэппи енд. Но это будет потом. А
пока – Таганка.

Каждый день эти Марфа и Мария (Соня и Тамара-мама) обсуждали, что приготовить на обед. И Соня отправлялась на Рогожский рынок покупать парное мясо, а мама садилась за стол переводить очередную книгу, если повезло, и кто-то из друзей-переводчиков подкинул кусок прозы, сказку и т.д.

***
Мама не лелеяла своей красоты, за нее работала природа. А
природа, как говорится, была “породистой”. Глаза сверкали, брови изгибались. Как это у Исаакяна: “Ее бровей два скрещенных луча, Изогнуты как меч у палача”. Только мама была нежной и доброй.
Соня мне рассказывала: мне три-четыре года, а мама на целый день уехала с дачи варить варенье на зиму. И я ходила весь этот
длинный день, заламывая ручонки, не находя себе места и канючила: где моя мама с красивыми ноготками.
Любимой сказкой в детстве была “Дюймовочка” Андерсена. Только я не понимала, почему конец считается счастливым. Насколько я помню, она улетала с эльфом принцем и все. А как же мама, которая вырастила ее в горшочке, любила? И моя мама сочинила радостный конец: они возвращаются и живут все вместе долго и счастливо.

***
Мамины прикосновения обладали волшебной силой. Много лет спустя после детства, когда я должна была сдавать последний госэкзамен в институте и никак не могла уснуть, мама сидела и всю ночь гладила меня по голове. Я, наконец, заснула и на следующий день благополучно сдала философию и меня даже отметили, (“склонность к обобщениям была заложена во мне с детства”). Такая была поговорка в наше время. Правда я спутала нумерацию билетов. Дежурная разложила их в условленном порядке, и я вытащила не “свой” билет, не тот, к которому готовилась. Но никого не подвела, слава Богу. Так что тут я не обманула ожиданий.

Правда, иногда на маму “находило”. До сих пор боязно вспомнить тот день, когда мама отпустила меня с каким-то дядей плавать в 4-х балльном Черном море. Если поднырнуть под волну и плыть дальше, так как я это делала потом, то все нормально. Он же решил со своей дочкой и со мной попрыгать на волнах. Меня пару раз подшвырнуло, протащило по мелкому дну, накрыло волной и выбросило на берег. Так что я оказалась стоящей метрах в четырех от кромки воды. Все радовались, такому счастливому исходу. Я же совершенно ошалелая от бешенства стихии, со звоном в ушах, тоже принужденно растягивала рот в улыбке и с внутренним укором к маме, толкнувшей меня на эту игру с морской волной.
Должна пояснить, что плавать меня научила мама в знаменитом кратовском пруду, и очень верила с тех пор в мои плавательные способности.

***
А Лева не может забыть другой случай из своего раннего детства. Левка был очень хорошенький “кудрый” мальчик и очень доверчивый, как все дети 4-5- лет. Мама его учила не открывать
двери незнакомым людям, на предмет похищения или еще какой
выдуманной родительскими страхами или не очень выдуманной
злокозненной истории.

“Даже если будут говорить, что знакомые, не открывай”.
“Ладно”, – сказал Левочка. А через час, какая-то женщина постучав в дверь, медовым голосом сообщила, что она хорошая
знакомая его мамы. “Деточка, открой, я – подруга твоей мамы”.
“Честное слово?” Голос ответил: “Честное слово”. Дверь была
открыта и…немая сцена…на пороге стояла Левочкина мама. Левка заплакал. Почему? Обидно стало, объясняет он теперь. Обидно, что доверился и обманулся.

***
Правда это все ничто по сравнению с тем, что делали и как закаляли от превратностей судьбы своих детей другие родители.
Друг и однокурсник папы Хайк Арутюнян спускал своих мальчишек на веревке с балкона второго или третьего этажа, чтобы они были готовы к побегу на манер теперешних суперменов. Если враг приблизится к дому.

Слава Богу, не понадобилось. А мы учили наших детей, как задерживать дыхание и нырять в нашей московской ванне. Очень
увлеклись этим занятием и совсем забыли, что у наших принцесс длинные волосы, и что в квартире не так уж тепло в зимнее время. Надо ли говорить, что следующую неделю мы их лечили
от насморка. Нырять они научились чуть позже в своем любимом
«Прибалтийском» море.

***
Дверь нашего дома была всегда открыта для друзей. “Когда вы закроете свою гостиницу?” - спрашивала нас Мария Павловна, интеллигентная старушка, мама нашего соседа Алексея Андреевича. К нам приезжали из Еревана, Ленинграда, Харькова и т.д. Один случай помню очень хорошо. Тетя Грета, друг мамы и папы еще с Ленинградской голодной молодости, дочь знаменитого лингвиста Ерванда Тер-Минасяна, а теперь еще и профессор энтомологии на лето всегда вывозила своих девочек Верочку и Наташу в Армению, в Народину, чтобы знали язык и помнили места родные. И по дороге из Ленинграда в Ереван заскочила к нам на два часика, а оказалось на две недели. Так как сначала Наташка, а потом и сама тетя Грета заболели гриппом.
Какое это было счастливое для меня время. Мама сразу наладила врачебный уход, Соня отвечала за обеды, а папа, приходя с работы, рассказывал последние научные новости. Мы тогда очень сдружились с Верочкой, она мужественно ухаживала за своими больными, оставив щелочку в двери, через которую микробы не проникали. Действительно, больше никто не заразился, а к нам стал наведываться Григорич (Григорий Георгиевич Башмаков). Он и так любил к нам приходить, а тут новые привлекательные лица. Я обнаружила у Верочки музыкальность и приятный голосок и каждый раз перед Григоричем просила ее исполнить “Ты, друг мой прекрасный, выйди на балкон”. А мама и тетя Грета вспоминали свою Ереванскую молодость, жизнь в домике поэта Иоаннисяна в
Эчмиадзине с его дочерьми - мамиными подругами. Они были ревнивы и говорили: “Что ты выходишь замуж за аспиранта, ты могла бы составить партию и выйти за наркома”. Что было с наркомами в скором времени, вы уже, наверняка, представили, а
папу они все вскорости полюбили и оценили. Вспоминать это было забавно.

Потом одна из них будет жить в Москве, будет приходить к нам, иногда подкидывать переводы. Это тетя Аник даст маме “Иван-бея” Бакунца. Прочтя этот рассказ, я приободрилась, армянская проза имеет своего великого представителя в лице Бакунца, и его достойного переводчика на русский язык в лице мамы.

***
Если армяне, московские армяне моего поколения, будут искренними до конца, они подтвердят, как яростно мы отталкивались от своего “коллективного бессознательного”. Какими были язычниками, неверующими, какими чужими среди своих соплеменников. Нет, глядя на старшее поколение, говорили мы, мы будем вольными и свободными от всего, чуждыми национальных пристрастий и заблуждений. Дети цветов - хиппи страны Советов, семидесятники, примкнувшие к шестидесятникам, отстаивающие интересы и права личности, на манер французских экзистенциалистов. Ад - это другие, в том числе и государственная структура угнетения. И весь мир был “Я”, ну, иногда расширялся до “Ты”. И все. Казалось, это даст такой полет, такую легкость на пути к звездам...
А звезды были рядом. Я их и сейчас явственно вижу. Они сидят в нашей скромной гостиной, тогда она казалась мне замечательно нарядной, она вся была пронизана моими мечтами о счастье, моими грандиозными планами. И освящена присутствием дорогих мне гостей. Гость для меня был посланцем и ожидаемым, и любимым. Это свойство, я не хочу его определять общими словами, но оно было родовое, семейственное. Точно так, как меня учили мыть руки перед едой и чистить зубы на ночь, так меня приучали к гостеприимству. И мне теперь совершенно ясно, что хорошо воспитанное и укорененное свойство дает после себя множественные всходы, рождая клоны себе подобных благородных стремлений. И, кроме того, всегда оказываешься в выигрыше. Ведь у меня тогда были другие кумиры, и я не очень-то осознавала, что, подавая чай, или улыбаясь и шутливо переглядываясь за столом, или целуясь при встрече и расставании, я уже невольно попадала в ареал действия туманяновского поля, назовем это так: рукоположение в наследники Туманяна. Оно исходило от его дочери, она была носительницей семейных примет и настолько похожа на него (женский вариант знакомого облика поэта), что моя мама, увидав ее где-то в санатории на берегу моря, не выдержала, подошла и спросила: “Вы не дочь Туманяна?” А той, тоже по тогдашней молодой гордыне, не хотелось быть просто дочерью, да, вероятно, просто надоели поклонники отца, вот она и ответила: “Нет”. Потом, конечно, призналась, и они: моя мама, и мой папа, и тетя Арпик стали большими друзьями. И вот, я возвращаюсь к запомнившейся мне картине - они сидят за столом: тетя Арпик с горделивым профилем и лучистыми добрыми глазами Туманяна, моя мама с горделивым профилем и лучистыми добрыми глазами своего отца, моего деда, Карапета Аматуни, потомка того знаменитого Аматуни, что перевез прах Месропа Маштоца в Ошакан. Они смотрелись, как две диковинные прекрасные птицы, и говор у них был быстрый, птичий и гортанный. А тогда просто запомнилось, что мы не угостили наших дорогих друзей апельсинами. Они так и простояли на шкафу, в красивой хрустальной вазе, и тетя Арпик, и Лусик Сарьян, она составляла с моим папой физиономически совсем иной тип армян - с мягкими округлыми чертами и сияющими с поволокой глазами, - так и любовались на них весь вечер.

***
И еще одна почти евангельская сцена. Мы живем уже “на передовой”, на Ленинском проспекте. У нас гостит тетя Наташа
Ващинская, мамина школьная подруга; приехала и “застряла” на
несколько дней мамина двоюродная сестра тетя Тамуся.
Наверное, были гости, но разъехались и, умаявшись, от работы и
общения, все спят. В спальне мама и папа, в кабинете тетя Наташа, в большой комнате на диване тетя Тамуся, и я на раскладушке. Среди ночи я вдруг проснулась. Прислушалась, да
какое там, не прислушалась, а услышала какой-то особый звук,
это был многоголосый храп моих родных. Одни храпели с присвистом, другие с бормотанием, третьи нежно попыхивали.
Почему-то тогда мне показалось, что это одна из самых мирных картин, свидетельницей которых мне довелось быть. По молодости лет я тогда развеселилась и засмеялась. Но меня никто не услышал. Сейчас, сейчас, я наверняка бы заплакала: живите мои родные, дышите, и пусть вам снятся мирные сны. Какие сны вам в тех других снах сейчас снятся?

***
“Да будут все едино”. (Ин. 17,21)

Мой сон, некое продолжение всего этого. По времени много позже, а территориально – в новой квартире на Губкина. В жизни нашей уже произошли опустошения, почти ушло все старшее поколение. Но во сне они присутствуют. И я просыпаюсь с явственным ощущением, что “Я” и “Другие” – одно. Каким-то образом я увидела себя в других. И пространство какое-то всеобщее, то ли наша театральная московская площадь, еще до всех этих перестроек, то ли Парижский разъезд перед Оперой, то ли намек на пленительный абрис Венецианской площади Сан-Марко. Люди держатся за руки, из проезжающего автобуса тянется множество рук. Одни поддерживают других. И является смысл – “Спасение – это другие”. Кто-то рядом говорит – так надо начинать год после Пасхи и Рождества. И читают Евангелие.

***
Мама знала свое время в лицах великих современников, в светлой дружбе с единомышленниками. В смешных историях с маленькими людьми.

Хотя по большему счету нет маленьких людей. У Марка Твена есть замечательный рассказ, когда его герой попадает после смерти на “небеса” и с удивлением обнаруживает, что самым почитаемым среди прибывших туда признается тот самый маленький сапожник, который чистил ботинки и жил в скромной будочке, мимо которой он проходил каждый день. Так что последний суд у нас впереди. Не в осуждение, а в оправдание скромной души и судьбы.

Имя дяди Акопа не известно широкому кругу, но те, кто его знал, услышав про Акопа Туманова, сразу начнут улыбаться, вспомнив этого человека маленького роста с крупным мясистым носом и большими круглыми глазами. Математик и поэт. Он был другом мамы и папы и, кажется, дальним родственником. Было очень много смешных историй, связанных с дядей Акопом. Как в шарадах под маминым руководством он изображал девочку Нику в коротенькой юбочке, щеголяя своими волосатенькими ногами. Как он, будто маркиз в купальне, плавал в пруду, сопровождая дам с одного берега на другой. А когда они с невинным коварством хотели его вытащить на берег, признался, что он без трусов. Пел он замечательно, но опять же не все так просто. Он начинал своим бархатным голосом, потом вдруг фыркал и говорил: отвернитесь, мне смешно. Люди сначала недоумевали, потом привычно отворачивались и с третьей попытки, забравшись куда-нибудь на дачный балкон, он выводил прекрасно и томительно: “Я по-о-омню чудное мгновенье”.

Я сейчас понимаю, что он прозревал многие вещи, но с внутренней улыбкой позволял смеяться над собой. И очень любил маму и папу. Есть люди, которые греются у другого очага, как путники еще не нашедшие своего пристанища. У мамы и папы было много таких друзей. Некоторые из них обрели потом свой очаг. Но мы его любили вот таким – неприкаянным, смешливым и смешным.

***
В отношении каждого человека мы соотносимся в определенном положении. Затвердевают имена, происшествия и стили общения. Но в подсознании духовном всегда присутствует последняя истина или хоты бы ее частица. Мы знаем друг о друге очень много, мы знаем главное – что на последнем этапе она или он будут находиться в Вечном Присутствии Господа.

***
К быту мои, в остальном серьезные, родители относились легкомысленно. Однажды родители, желая повысить средний уровень бытоустройства, поехали по предложению маминой любимой ученицы Людочки в Зеленоград, покупать там кухню. Было холодно, зима, мама была в своей шубке и шапке под боярышню. И Людочка рассказывает, что папа вместо того, чтобы наблюдать, как грузят шкафы и полки, подошел к ней и сказал:
“Посмотри на Т. К. Хороша, правда!” Сейчас уже можно сказать, что маме тогда было под 70.

***
Андрей Александрович Рихтер, академик и соратник папы в борьбе за чистоту науки, дружил с папой и мамой со времен ленинградской аспирантуры. Существует легенда о том, как он
вместе с мамой возил Леве в летний лагерь самокат. А однажды
он пришел к ним в гости уже на Таганку, оглянулся по сторонам,
увидел две железные кровати и сказал с еле уловимым удивлением и восхищением: “По-спартански живете, друзья”.
Одевалась мама тоже скромно, но могла так носить бижутерию, что папин директор Андрей Львович Курсанов, взглянув на брошку, счел необходимым предупредить: “А бриллианты, дорогая Т.К., завтра на экскурсию не одевайте”. Мама согласно кивнула в ответ.

***
И как настоящая армянская женщина она умела пить горячительные напитки. Забавна история о том, как какой-то молодой офицер-армянин в 20-ые годы имел какие-то не те намерения и собирался споить молодую Тамар коньяком. Но был посрамлен, так как мама только веселилась и радовалась жизни, а он непростительно опьянел. Эта доза коньяка только добавила солнечных капель к ее горячей крови.

***
Совместное путешествие мамы и папы длилось 53 года. Но они не праздновали золотую свадьбу. “Много друзей ушло, не хочется отмечать”, – грустно сказала мама.
Мама и Папа соединили свою судьбу с родительского разрешения, вопреки завистливой любви друзей, и, конечно, с Божьего благословения. Это был брак из тех, что “совершаются на небесах”. Но официально они оформили свои отношения лет через двадцать с лишним. По существу мы с Левой – были незаконнорожденными детьми, детьми любви. Это и объясняет, почему папа уже в 50-ые годы с таким удовольствием подписывал
письма: “твой законный муж”. В упорядочении есть своя прелесть
и красота.

***
“Эта бессмертная волшебная Роза”

Западные традиции сделали розу цветком Богоматери. Поэтому рыцари, отправлявшиеся в крестовые походы, любили брать с собой розу. А если воин “Гроба Господня” погибал, его товарищи считали, что душа убиенного отлетает на небо в виде розы, приумножая таким образом бессмертный и никогда не вянущий букет Матери Спасителя. В России роза тоже была священным цветком, принадлежащим Богородице.

Наконец, самые смелые искатели эликсира бессмертия утверждают, что в качестве обязательного компонента в нем должны находиться истолченные лепестки розы. И кто знает, так ли уж они далеки от истины?

***
Основные душевные и физические силы мама отдавала семье, это было ее служение. Сначала появились дети, а потом и внуки. Внучки старшего поколения – дети Левона родились, когда маме не было и 50, друг и коллега папы Александр Аркадьевич Прокофьев на эту тему написал так:

“Вас не состарят годы, нет!
Вы не подвластны им нисколько,
Пикантно будет даже только,
Стать бабушкой в расцвете лет”.

***
Сохранились трогательные поздравления от маленьких Томочки и Верочки, где они писали обещания хорошо учиться и слушаться взрослых. Я и сама такое писала в их возрасте. Только рисовали они значительно лучше, с большой изобретательностью. Можно было уже тогда предположить, что Томочка будет талантливо вести живописные кружки для детей, а Верочка станет чудесным пейзажистом, а потом и дизайнером.
Мама любила вспоминать, как пятилетняя Томка подобрала нафталин, выпавший из шубы Деда Мороза, и крикнула возбужденно – это снег. “Снег, снег”, – быстро сказала мама, и отобрала «снежок», потому что увидела сомнение в глазах внучки, комочек снега был какой-то чересчур теплый. А Верочка вспоминает, как врач из нашей поликлиники дала ей справку в
институт, обойдя неприятные процедуры анализов и сопровождая
свое действие следующими словами: “Ради красивых глаз Тамары Карповны”. Верунчик как-то провела с бабушкой и дедушкой несколько дней в блаженных краях Звенигородского пансионата. Они по утрам делали вместе зарядку, а потом шли гулять. И весело прятались от чересчур словоохотливых приятельниц.

***
Младшие внучки появились значительно позже. “Хочется знать, кем они будут”, – как-то сказала мама. “Не надо об этом думать”, – быстро ответил папа, он уже знал, что в земной жизни мама об этом не успеет узнать. Литочка очень любила тату (по-армянски бабушка – это тата), и когда мама легла в больницу пищала “Ничего не хочу, хочу к тате”. А Анюта была совсем
малышкой, прелестное дитя, как ее однажды назвала мама, она
любила подкладывать тате на подушку куклу и мама-тата напевала ей колыбельную.

***
Про все это очень хорошо написал наш друг Заур, биолог, писатель по зову души, человек с памятью сердца.
“Тамара Карповна поистине была прекраснейшим, жизнерадостным, доброжелательным, умным и гостеприимным человеком. В доме Чайлахянов ни на минуту не умолкал смех, веселье. Сама Тамара Карповна могла по просьбе многочисленных гостей… душевно спеть на родном языке народную армянскую песню. В исполнении этнических армянских танцев Тамаре Карповне не было равных. Тамар Аматуни (Тамара Карповна являлась прямым потомком князя Вагана, того самого спарапета Вагана Аматуни, который упокоил в 5 веке прах Месропа Маштоца в отеческом имении в Ошакане, превратив его в вечную святыню) с детства восприняла высокую традицию общения и взаимосвязи русской и армянской культур. Тамара Карповна “настраивала” поэтический слух детей, воспитывала вкус к подлинной литературе. Не в этом ли кроется талантливость ее собственных детей и внуков….
Внучка Верочка Чайлахян, как две капли воды похожая на Тамару Карповну – художница-дизайнер с мировым именем. Вера – последовательница классического стиля Суриковского института, но в ее работах прослеживается национальное чувство цвета. Тамара Левоновна Чайлахян – педагог от Бога. Дети, с которыми Тамара не устает возиться от зари и до зари прямо льнут к ней. Две другие внучки, дочери Мариам Чайлахян и профессора Ара Сааковича Базяна, унаследовали от бабушки высокое чувство восприятия прекрасного и продолжают гуманитарные традиции семьи.
Дочь известного российского художника Роберта Фалька Кирилла Романовна, педагог по стилистике французского языка выразилась о них таким образом: “Ваши девочки – служительницы муз”! Лилит Базян – писатель и переводчик с французского. Ее перу принадлежат эссе и рассказы, а также перевод книги Жака Превера “Зрелище” и книгb о П. Пикассо – “Я Дора Маар”. Произведения Литочки отличаются хорошим чувством языка и тонким ироническим флером. Анна Базян – член профессионального Союза художников России, пишет талантливые работы в стиле русского неосезанизма, но во всех ее картинах ясно прослеживается национальный колорит Древней Армении. У Анечки была персональная выставка “Пора цветения”,посвященная 100 - летию ее родного деда - академика Михаила Христофоровича Чайлахяна”.

***
В этой книжке внучки творчески присутствуют и дарят свою любовь и память возлюбленным Тате и Деду.
И конечно все внучки, и я тоже, ведем спор, кто же все-таки больше похож на бабушку-маму. И втайне надеемся, что кто-нибудь из хороших знакомых или случайных гостей, увидев мамину фотографию, воскликнет: “Ах, в Вас что-то есть от Тамары Карповны”. Незабываема ее Улыбка, полная тайного ободрения, надежды и какой-то молодой неувядающей прелестности.

***
Волшебный Цветок чудесным образом меняющий облик земли.

***
Мама мне приснилась озаренная своей сияющей улыбкой, когда я ехала за экземплярами моей крохотной первой книжки “Пряжа дней”.

***
Было в маминой повадке, несмотря на ее умение загонять себя в тень и трогательной щепетильностu в отношении с людьми, нечто царственное и величавое. Александр Аркадьевич Прокофьев каждый сентябрь дарил маме совершенно потрясающий букет роз. Это была дань восхищения, без тени иного смысла. Любимые ученики Витя Громов и Людочка Земскова посвящали ей литературные опусы, а на дружеских вечерах восхваляли мамино королевство и ее короля - папу Михаила. Но во мне все время жила некая боязнь, страх, что все это может вдруг исчезнуть.
Красота исчезающая, надо было запечатлеть эту извечную печаль о невечном – руки, лицо, как вполне воплощенное. Наверное, поэтому мне так хотелось, чтобы нарисовали мамин портрет.

***
“Орфическое истолкование Земли – в нем состоит единственный долг Поэта, и ради этого ведет всю свою игру Литература”.
Стефан Малларме

Орфическое истолкование земли. В маминых переводах всегда присутствовало поэтическое измерение. Она удивительно умела исподволь воспитать любовь к слову - к русскому языку, к армянскому языку. Людочка, мамина любимая ученица, рассказывала мне, как страстно она желала изучить армянский язык, но стеснялась об этом сказать вслух. Это осталось тайным и невысказанным. А жаль.

***
“Любовь никогда не перестает…”(1Кор. 13, 8)

Мамина загадочная улыбка – я верю, я не сомневаюсь, что ты сумеешь пройти по минному полю и найти таинственный клад, свою золотую жилу. Сколько раз я взрывалась на этом минном поле, но не до конца, что-то от меня оставалось и восстанавливалось, и, вспоминая мамину улыбку, шла дальше. С Божьей помощью.

***
Встреча с человеком была для мамы сердечной радостью. Даже если это была случайная женщина, приведенная молодым шалопаем. Она не просто любила, она душевно нянчила близких. А детей воспитывала в строгости. Давала наставления и заветы. И сейчас я спрашиваю себя, что в них было такого пленительного и властного, что каждый теперь, уже имея своих детей и внуков, так бережно хранит их в своем сердце. Мои дорогие братья и сестры по духу и крови помнят, что мама говорила именно ему или ей.


***
Блаженны плачущие, ибо они утешатся (Мф.5:4).

В 60-ые годы, мы жили тогда на Ленинском, я иногда замечала, как мама пытается скрыть слезы. Она любила сидеть в кресле у окна и читать в вечерних лучах предзакатного солнца. Это была
книга “Сорок дней Муса-Дага”2. Она вспоминала все эти разговоры о 15-ом годе, своих друзей Наири Зарьяна и Эзраса Асратяна. Они воспитывались в детских домах, так как совершенно необыкновенным образом сумели спастись, чуть ли не в девичьих одеждах, и выжить. Это возвращало молодые воспоминания и печали прежних лет.

***
Блаженны миротворцы, ибо они детьми Божьими нарекутся
(Мф.5)

“Хочется вспомнить еще один волнующий факт. После безоблачных студенческих дней 1924 года распри литературной борьбы поссорили двух друзей Наири и Гургена. Но оба сохранили дружбу с семьей Чайлахян, находя в трудные минуты душевное понимание и приют под гостеприимной крышей. Известно, что, в большинстве своем, несправедливые нападки на роман Маари “Горящие виноградники”, приводили в отчаяние писателя, имеющего и без того шаткое здоровье. И вот однажды осенью 1968 года, придя к нему в гости, я нашел его в необычно хорошем настроении. Не успел я войти в комнату, как он вскочил и воскликнул: “Помирились с Наири”. В этот момент вошел близкий приятель Маари – Геворг Вирабян и разговор сам собой оборвался. И только потом, когда не стало ни Маари, ни Зарьяна, я узнал, что наша Тамар считала своим душевным долгом осуществить примирение старых друзей.

В одну из осенних поездок Чайлахянов в Ереван – Тамар побудила Наири навестить больного Гургена Маари. Поехали к нему все вместе. Заслышав голоса приехавших гостей, Гурген вышел в переднюю. Он уже все понял. Навстречу шел Наири. Старые друзья обнялись. Растроганно обводя взглядом всех присутствующих и близких, Маари произнес: “Старость рождает мудрость”. Кто знал, что это последняя встреча двух поэтов. Она как бы соединила молодость и зрелость, замкнула круг вечности: вечной доброты, вечной любви, вечной памяти – того, чем живы мы, люди.
Вспоминая сейчас ушедшее вижу, что и сегодня невозможно представить нашу “княгиню” иначе, чем жизнерадостной и веселой, своим искрящимся смехом укрепляющую в друзьях любовь к жизни и надежду на будущее”.

***
Влюбленность вынашивает внутри себя все невозможное – повернуть время вспять и сделать подружкой маму.

***
Мама полюбила Россию как вторую Родину. И все же я чувствовала, что когда они с папой возвращались после кратковременного пребывания из Армении, мама начинала как-то особенно сверкать глазами, в голосе появлялись гортанные нотки, и вся она оживлялась, молодела. Будто Антей, что, прислонившись к родной земле, набрался сил.

***
В какой-то момент папа перестал быть “невыездным”, и им удалось попутешествовать. Как ученому с супругой по канонам того времени. Было сказочное путешествие по Америке. Фея дальних дорог вдохновила маму. А Левон подарил блокнот, так родились путевые заметки. Помню, как папа, шутя, спрашивал: “Сколько тебе платит Кеннеди за твое восхваление Америки?” А мы, потомство, очень благодарны за эти очерки – такой патриархально-хипповой Америки уже давно нет. И друзей, которые любовью устилали их путь, тоже, к сожалению, уже нет.

***
Потом было путешествие в фантастическую, полную чудес Индию. Это требует особого уточнения. Первая поездка папы на конференцию в Калькутту чуть не закончилась трагически. Эта
одна из “страшных” историй нашей семьи. И это стоит рассказать
в лицах. Когда папа радостно возбужденный вернулся из поездки
с подарками, особенно хороши были бумажные, разноцветные змеи в вариантах, то свалился через пару дней в гриппе. Из академической поликлиники пришла навестить папу незнакомая
врачиха, которая игриво, с ноткой интимности спросила: “А где тут наш путешественник, как себя чувствует?” Папа бодро ответил из спальни, что замечательно, но вот прихворнул немного. Прыжок врачихи был подобен прыжку индийской тигры, если такие водятся. Она кинулась к телефону. Передняя – холл, если кто помнит нашу квартиру на Ленинском, довольно большая, так что метра три до папиной кровати будет. Сохраняя эту дистанцию, она дрожащим голосом продиктовала в трубку, чтопрофессор вернулся из Индии и заболел с симптомами простуды. Да, имел контакт с чихающей американкой. Эту чихающую американку из калькуттского автобуса мы потом долго вспоминали. В общем, нам сообщили, что папа отправляется в бокс инфекционной больницы на Соколиную гору, где за ним будет круглосуточное наблюдение. А нам врачиха шепотом сообщила, что чума тоже начинается с гриппозных симптомов. Москвичи помнят, наверное, как в начале 60х чуть не разразилась эпидемия оспы. Из-за вернувшегося из Индии художника, подхватившего там вирус. С ним тогда все кончилось трагично и с его семьей. А всем остальным жителям Москвы вкатили неочищенную вакцину, впопыхах. Что тоже вызвало осложнения хронических болезней. Это было еще на памяти. Так что только я по своей глупой молодости отнеслась к словам врача недоверчиво. Родители все восприняли всерьез…
Папа сразу стал сжигать всех этих змей, а мама собирать папу
в больницу. Помню то ледяное спокойствие, с которым мама это
делала. Что вспомнилось ей в эти минуты – может ужасы войны и
эвакуации и мысль, что вот жизнь выправилась и на тебе. Папа
сказал сурово: “Пусть Лева не приходит, хоть одна ветвь останется”. В общем, неделю мы почти соблюдали карантин.
Правда я тайком бегала на свидания и как тень пробиралась в булочную за хлебом (есть-то надо было). Потом папа выздоровел
от гриппа или ОРЗ, тогда этого названия не знали, и жизнь потекла с новым энтузиазмом.

Эта история, как ни странно, не спугнула желания поехать туда
еще раз. На этот раз папа поехал с мамой, и все прошло очень
удачно. Мама там имела успех - она читала лекции об Армении, а
папа показывал слайды. На севере Индии их сделали почетными гражданами города П. и надели на шею венки из живых цветов.
И по приезде они не заболели, так как не имели контакта с чихающей американкой.

Только мама сказала с грустью: “Как Индира Ганди может спать спокойно, там столько нищих?” Они сидели в пыли, а на их тонких запястьях и щиколотках блестели на солнце золотые браслеты. А лица - как с индийских миниатюр. И папа добавил в список самых красивых женщин мира к армянкам и русским еще индийских женщин.

***
Сейчас в Москве 21-го столетия, мы тоже спим спокойно, а на улицах Москвы…

***
Эта “Индийская сага” имеет свое продолжение. Встретив в лифте нашего нового дома на Губкина индианку Мину, мама очень обрадовалась: “Мы тоже были в Индии, прекрасная страна, приходи к нам”. И сказала это так тепло, что Мина пришла, чуть ли не на следующий день. Надо пояснить, что два верхних этажа нашего дома были отведены иностранным ученым. Минин папа занимался историей коммунистической партии в Индии. Мина стала приходить довольно часто. Мы подружились. А потом… она привела моего будущего мужа Араика. Они проходили стажировку в одном и том же биологическом институте.

***
Вот так судьба стучится в дверь. Но это уже другая история.

***
80 ый год – последний год земной жизни мамы. В том году мы вместе с детьми крестились в Церкви Сурб-Саркис в Ереване. И
только так мы смогли перенести эту утрату и утрату мамы Араика,
таты Еран, обаятельной женщины, любящей матери семейства и прекрасного врача-терапевта. Они обе ушли от нас в этот год. Как
мы сейчас понимаем в жизнь вечную. Прости им, Господи, прегрешения вольные и невольные и Даруй, Господи, Царствие
Небесное маме Тамаре и маме Ерануи, в надежде на Воскресение и жизнь вечную.

***
6 мая 80 года все были еще живы, и я помню тот солнечный светлый день, когда мы стали детьми Христа, и начался наш ученический путь сопричастия Ему. Из нашего дома на Айгестана был виден сияющий двуглавый Арарат. Накрыт был пиршественный стол с разными вкусностями и нас щедро одарили родственной любовью и всякими дарами. И когда я показала свое колечко маме, по возвращении в Москву, она спросила: “Ну, хорошо, тебе и девочкам подарили хорошие подарки, а Араику что-нибудь досталось?” Такая вот была мама золотая теща.

***
Любовь Бога делает нас праведными.

***
Письмо Юры Попова о мадонне

“Дорогой Михаил Христофорович!
Простите за смелое обращение: мне еще раз хочется выразить Вам свое глубокое сочувствие и уважение. К сожалению, я не так часто, как хотелось бы, общался с Тамарой Карповной. Т.К. из тех счастливых женщин, которые с первого же дня знакомства внушают прочное чувство восхищения. Для меня Т.К., как и моя
мать, как эта суренянцовская мадонна – олицетворение типично армянского идеала нравственной и физической красоты. С Натальей Меликовной часто говорим о вас, хотелось бы, чтобы Вы не нарушали традиции и приехали, как всегда, в Ереван, где вас ждут друзья и ученики. Если будет тяжело читать лекции, можно свести их число к минимуму, и даже вообще заменить консультациями.
Искренне преданный Вам. Ю.Попов.

П.С. Сожалею, что в пылу полемики приходилось огорчать Вас”.

***
Зачем считать лепестки розы, если она тебе нравится.

***
Как последний взмах резца скульптора смерть заканчивает, вылепляет образ человека. Точнее будет сказать, утверждает образ его или ее судьбы. А истинный образ человека проясняется
в сиянии нового света вечной жизни. Сначала горе заполняет все
поры. Затмевает глаза и ранит душу. А потом, потом рождается очищенный облик уже в духовном измерении. Он вырисовывается, проявляется, словно в прожекторе лучей вечной жизни. И сподобиться увидеть это можно только через много лет, иногда через четверть века.

Мария Чайлахова
О литературе
На самую главную