Самый американский из русских писателей Сергей Довлатов давно уже обрел в нашей стране свое пространство. Когда-то это казалось невозможным, ну а теперь ни одного книжного, да и ни одного московского дома нельзя представить без довлатовского сборника сочинений. Мир не стоит на месте. Самому же писателю не привелось узнать российской славы. Он уехал в Америку, в Нью-Йорк, и остался там, навсегда. Гиганту с темным, по-восточному грустным, взглядом больше подходил город, похожий на набитый пассажирами корабль, где был угол и для него. Как пишет он сам, Нью-Йорк его последний, решающий, окончательный пункт назначения (до этого были еще Ленинград и Таллин), отсюда можно бежать только на Луну. Интересно, как подобная космичность сумела уместиться в такой сдержанный формат, как колонки редактора.
О свободе
О свободе в Советском Союзе мечтали всегда. О свободе вообще принято мечтать. Намного проще, чем жить в условиях либерализма. С этим и столкнулась русская эмиграция, оказавшись в Америке. По ту сторону железного занавеса свобода виделась как нечто, достойное лишь «хороших» людей. Но оказалась, что, как и солнце, и для добрых, и для злых она равна. От лица редактора Довлатов много раз повторяет, что его газета – свободная трибуна, с которой может быть высказана любая точка зрения. Не редакция выбирает ту или иную позицию. Редакция выбирает материал, а мнение у читателя должно быть личное. По сути «Речь без повода…» вся, целиком, о свободе. О свободе иметь собственное мнение, пусть и ошибочное. О свободе быть евреем, русским или американцем. О свободе жить, как заблагорассудится и писать о чем угодно, например, о тараканах. Кто сказал, что главный редактор должен освещать лишь серьезные и важные темы. Да и кто определит границу этой серьезной важности? Волнует его тема домашних паразитов, значит, будем писать о них, вполне безобидных и молчаливых тварях, с которыми, оказывается, реально примириться, и есть даже надежда на взаимность. Одним словом, свобода это то, чего боится вечный зек Беланенко, готовый навсегда остаться лагерником, лишь бы избегнуть неведомого, не оказаться перед неисчислимым разнообразием вариантов. В диктуемом мире намного проще. И совершая одно преступление за другим, он гибнет, отстаивая свою неволю.
Америка не зона, она непредсказуема, а соответственно, свободна.
«Америка действительно страна неограниченных возможностей. Одна из них – возможность прогореть».
О литературе
За словом «литература» может скрываться, одновременно, и глубокий духовный поиск и пустое словоблудие, порожденное жаждой самовыражения. Или талант, или бездарность. Довлатов ценит именно по такому критерию. Третьего не дано.
Литературе в книге отведено большое место. А именно рассуждениям о ней. Странно, если бы это было не так. Странно вообще употреблять имя писателя вне зависимости от литературы. Так не будем же делать этого. Итак, русская литература.
Впервые о ней заходит разговор в лекции, прочитанной автором 19 марта в университете Северной Каролины. Она предстает перед нами дамой полусвета, загадочной светской львицей, способной, как и на возвышенные порывы, так и на низменные стремления, ценной фактом собственного существования, а не идейно-нравственным морализаторством. Опираясь на Пушкина, заявлявшего, что поэзия выше нравственности, лектор рисует картину самоудушения русских писателей, на примерах Толстого, Достоевского, Гоголя, решивших, что их произведения не просто искусство, а честь и совесть русского народа. Восприятие литературы, как средства нравственного, или безнравственного, переустройства мира, есть большая ошибка, способная погубить эту самую литературу. У нее, как и у любви (об этом ниже) другая механика. Она не действует в лоб, не проповедует, лишь пробуждает у читателя желание изменить собственную никчемную и не достойную жизнь. Довлатов приводит примеры и из настоящего. Солженицын, будучи великим писателем, но понуждаемый публикой и ложным чувством долга, изображает, вдруг, обличителя и пророка, становится в позу живого укора мировой тирании, надевает на себя толстовское рубище и ни к чему хорошему, надо сказать, это его не приводит. В России, к сожалению, до сих пор превалирует отношение к писателю, как к глашатаю неоспоримой истины, и сериал по произведениям Александра Исаевича, прошедший в телевизионном эфире, наглядная тому иллюстрация.
Перед нами проходит сонм выдающихся литераторов довлатовской современности, обитавший в Америке в то время. Это и добродушный Синявский, и скандальный Эдуард Лимонов, и вечно всех обижающий Наум Коржавин, и балагур Алешковский, и еще, и еще, и еще. Не обошлось и без издателей. Завзятый библиофил Григорий Поляк делится успехами собственного издательства «Серебряный век». А над всем этим витает Бродский. Ни разу не оконкретившись, он, тем не менее, присутствует, и в воспоминаниях о советской юности и в рассуждениях о литературе и жизни. Обреченный на Нобелевскую премию, он есть, и пока есть он, существует и русская литература.
Однако сложно находится в Америке и не замечать ничего кроме эмиграции. В «Речи без повода» представлен так же выдающийся американский прозаик Курт Воннегут с несколько депрессивным взглядом на мир, но теплым отношением к коллегам и писательству вообще.
А что же Хемингуэй? А Хемингуэй говорит с каждой страницы книги, только по-русски. Хотя, не это главное, главное то, что «литература продолжается. И еще неизвестно куда она тебя заведет…»
О журналистике
И на фоне всей этой литературы Довлатов – журналист. Нет, он не перестал писать прозу. Скорей наоборот. В Америке его печатают в «Нью-Йоркере», переводят на английский. Для него нет в этом противоречия – быть журналистом и писателем одновременно. Это возможность поговорить о главном. Не о будущем России, не об исторической роли диссидентства или на религиозные, политические философские темы, а о главном…
«– Здравствуйте. Как поживаете?.. У меня произошла такая история…»
По сути, это та же литература. Или журналистика, но в старом, почти уже утраченном, понимании этого слова, когда важна не сообщаемая информация или диктуемая доктрина, а голос пишущего. Стиль, тон, аромат… Вообще, жанр фельетона, короткое сочинение на вольную тему, удивительно приятен, на мой взгляд.
О Родине и об Америке
Очень не просто стать новым американцем. По-прежнему рядом «доброжелатели», знающие как правильно жить и спешащие известить об этом в многочисленных письмах в редакцию. Не оставляют в покое и конкуренты. Раза три, если не четыре, натыкаешься в книге на открытые письма главному редактору другой, довольно мощной, судя по всему, русской газеты, в которых Довлатов пытается объяснить, видимо безуспешно, что если в Нью-Йорке появилось еще одно периодическое издание на русском языке, то это вовсе не означает объявления войны.
Родину не забыть, она помнится службой в лагерной зоне, бесконечным воровством, ложью, нищетой. Америку же Довлатов успел полюбить уже в России. Полюбил прозу, трофейные кинофильмы, весь этот джаз. Но опасался. Одно дело благоволить издалека, другое – оказаться в самой гуще небоскребов. И не зря опасался, как выяснилось. Действительно, трудно, когда не знаешь языка, когда чужая страна и бесчеловечные законы рынка. Но тем не менее, тем не менее… «Лишь иногда, среди ночи… Или в городской суете… В самую неподходящую минуту… Без причины… Ты вдруг задыхаешься от любви и горя. Боже, за что мне такое наказание?!»
В каждом городе, в каждом человеке нужно найти что-то свое и тогда это место станет родным. Ему удалось найти в Америке своих американцев. Именно американцев, не эмигрантов, братьев по несчастью, а коренных жителей. Потому что человеческие отношения – неразрешимая загадка, и незнакомый, как будто бы совсем чужой человек, говорящий на английском, становится вдруг близким.
О любви
Эмиграция ломает людей. Рушатся отношения, казавшиеся крепкими в Союзе. Распадаются семьи, заводятся новые связи, часто не отягощенные узами брака. Автор задает себе вопрос. Что это, разврат, разложение? Или просто система, работавшая в тоталитарном государстве, перестает действовать за железным занавесом. Выясняется, что многое было построено на удобности. Вдвоем как-то легче сносить тяготы сурового бытия. Иногда срабатывало желание обзавестись хорошей жилплощадью, выгодно устроить свою жизнь. А вот в Америке вдруг оказалось этого мало. Не повод, чтобы жить вместе. Там не достаточно не бить жену и приносить зарплату домой. Изволь быть чутким, глубоким, умным снисходительным, нежным…
Нелегко пришлось женам в эмиграции. Мужчины существа сложные, куда попало работать не пойдут. Поэтому предпочитают лежать на диване и страдать по поводу своей творческой невостребованности. Редактор «Нового Американца» признается, что и сам был грешен этим делом. Он просит прощения у жены, да и не только у своей. У всех, самоотверженных и мужественных. А они прощают. Конечно, как не простить любимым.
«Так что же нам делать?
Любить. Потому что любовь – это рабство, которое выше свободы. Единственное, ради чего можно этой свободой пожертвовать. Единственное, во имя чего можно лишиться свободы, – без колебаний».
О сексе
А вот это результат той самой демократии. И как тонко, иронично трактуется название критикуемой статьи Вайля и Гениса – «Бардак в мире секса». Много интересного можно почерпнуть, кстати. Например, то, что «Плейбой» – хороший литературный журнал. С великолепным юмором и прозой.
О вечности
В наше время принято все резко разграничивать. Существуют писатели, ученые, религиозные деятели, и у каждого своя ниша. Каждый обязан трудиться, не покидая четко очерченных рамок. Духовностью занимаются люди церковные, ученые – все поголовно атеисты. А кто же тогда художник в этом правильном мире? Довлатов называет себя агностиком, но какая разница как себя называть, если любишь жизнь, зная о ней всю правду, если стремишься к свободе, если исповедуешь милосердие, если ты писатель… Те кто не осмеливаются называть себя верующими, часто острей чувствуют Бога, чем религиозные профессионалы.
«И что же в результате – лопух на могиле? Неужели это – все, предел, итог?!
Или наши души бессмертны? Но тогда мы обязаны дорожить каждой минутой! Каждой минутой…»
И все это о себе
Сергей Донатович Довлатов умер довольно молодым человеком. За свою небольшую жизнь он успел три года прослужить в армии, в системе охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми АССР, поработать журналистом в таллиннской газете «Советская Эстония», экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом, в Михайловском, опубликоваться на Западе в журналах «Континент», «Время и мы», эмигрировать в Америку, поселиться в Нью-Йорке, организовать либеральную эмигрантскую газету «Новый американец» и, главное, написать обо всем этом. Каждая его книга – «Зона», «Заповедник», «Наши» – автобиография, и последняя из них, вышедшая в 2006 году, больше всего. Хочется напоследок процитировать из нее целый абзац. Просто так, без повода.
«Я задал Корни Прайсу единственный вопрос:
– Ты счастлив, когда играешь?
– Я живу, – ответил мистер Прайс, – моя душа живет. У каждой души свои причуды. Одна душа хорошо играет на компьютере. Другая предпочитает бейсбол. А вот моя душа играет на саксофоне. И без этого она мертва…
Мы вышли на улицу глубокой ночью. Тротуары были заполнены народом. Молодые люди громко переговаривались и смеялись.
На улице было светло, как днем…»
